Ее скептический тон раздражал его, тем более что он лучше любого другого знал недостатки собственной дочери, но, словно забыв о них, продолжал гнуть свою линию:
— Ведь по крайней мере в одном Александре не откажешь: она красива.
— Этого никто не отрицает. Но разве от ее красоты у нее стало больше поклонников? Ты не хуже меня знаешь, что Алин отталкивает сильнее, чем пленяет, а мужчины обычно не любят преодолевать препятствия. Просто чудо, что англичанин так долго ухаживал за ней и до сих пор пишет ей письма. Хотя, быть может, у него просто хорошие манеры…
Напоминание об иностранце, завладевшем сердцем дочери и при этом не имевшем ни малейшего желания лелеять и хранить эту любовь, было неприятно барону. Если бы англичанин все еще был в России, Константину пришлось бы серьезно задуматься о том, не застрелить ли его. Но, слава Богу, теперь этот мужлан достаточно далеко отсюда!
— Мы с Сергеем были во многом схожи. Он любил прямоту, ненавидел лицемерие и уж, конечно, не был снобом. Я думаю, его сын унаследовал эти качества.
— Помнится, ты говорил, что твой друг был не прочь поволочиться за женщинами?
Ну, конечно, разве женщина может об этом забыть!
— Сергей никогда не питал особой любви к жене, — сухо пояснил барон. — Это был брак по сговору.
Анна бросила на него выразительный взгляд:
— А разве не то же самое ты пытаешься навязать ни о чем не подозревающему мальчику, да еще при этом воображаешь, что сын окажется более верным мужем, чем отец, или Алин согласится на что-то меньшее, чем полная и нерушимая супружеская верность? Ты же знаешь, как ревниво она относится ко всему, что считает своим.
Я знаю твое возражение — Если ты ставишь на эту карту все свои надежды, а между тем даже ни разу не видел этого молодого человека. Кстати, он не так уж и молод, если на шесть лет старше Алин… Ему уже тридцать один и, весьма возможно, он давно женат…
— Он не женат.
— Откуда ты знаешь?
— От Богдана: он был в Кардинии по пути из Австрии, после того как доставил австрийскому герцогу одну породистую кобылку. Богдан знал, что я буду рад получить весточку от Петровских.
Анна пожала плечами в знак того, что возражение принято:
— Хорошо, не женат, но тем не менее он все-таки достаточно взрослый, чтобы принимать решения самостоятельно. И с чего ты взял, что он согласится жениться на женщине, которую ни разу не видел, только потому, что его отец когда-то договорился о помолвке. Он уже не дитя, чтобы беспрекословно подчиняться родительской воле, даже если бы Сергей был жив. И потом: разве Петровских не удивит, что среди их бумаг нет ни единого документа, удостоверяющего, что договоренность о помолвке действительно существует? Ведь после смерти Сергея они наверняка покопались в его архивах.
— Возможно, но у меня есть копия такого документа, и я покажу ее графу, когда он приедет. Граф не усомнится в подлинности подписи своего отца.
— Ты ее подделал?
— Это нетрудно, надо только немного попрактиковаться. Что же касается вопроса о том, как молодые воспримут известие о помолвке… — Константин помолчал и добавил почти бесстрастно: , — Видишь ли, речь идет о чести. Хоть я и пожертвовал своей, для них это окажется ловушкой.
— А что если у твоего кардиица другие взгляды и для него слово чести — пустой звук?
— Он сын Сергея, — возразил Константин, словно этого было достаточно, чтобы объяснить причину его уверенности.
Анна вздохнула. Было ясно, что все ее доводы пропали втуне. Проклятое русиновское упрямство! Вся семейка этим отличалась, но отец и младшая дочь — особенно. Стоило им закусить удила, и все старания переубедить их были напрасны.
Хотя Константина и угнетало сознание собственной вины, он цепко держался за свои доводы и считал это оправданием. Русинов желал своей дочери счастья, счастья любой, ценой.
Анна понимала его и не могла винить: все родители желают своим детям счастья, но ведь его можно понимать по-разному: существует по меньшей мере сто определений счастья, но ни одно из них не похоже на другое.
После восьми лет совместной жизни, в течение которых Константин снова и снова делал Анне предложение, ему следовало бы уяснить, что не всякая женщина лелеет мечту о браке.
Решив по крайней мере попытаться втолковать это барону, она нежно коснулась его руки:
— Мне кажется, Алин вовсе не чувствует себя несчастной. Ты предоставил ей свободу, и она наслаждается ею. Ей нравится возиться с лошадьми, а муж никогда бы ей этого не позволил. У нее здесь друзья, и потом… она обожает тебя — конечно, когда вы не ссоритесь… Хотя, откровенно говоря, я думаю, ей нравятся даже ваши баталии. Тебе никогда не приходило в голову, что Алин вообще не создана для семейной жизни? Брак скорее всего стеснял бы ее, чтобы не сказать, душил… Конечно, если она встретит человека, столь же равнодушного К условностям, как и сама… Но это маловероятно.
— Или такого, который полюбит ее достаточно сильно, чтобы предоставить ей некоторую свободу, — перебил барон, — но будет способен отучить of всяких опасных выходок — ведь она то и дело рискует свернуть себе шею…
Барон, казалось, приходит в ярость от собственных слов, и Анна рассмеялась.
— Так, стало быть, ты хочешь убить сразу двух зайцев? — Она просияла, довольная своей догадкой. — И ты всерьез считаешь, что муж способен справиться с ее бесшабашностью, если даже тебе это не удалось?
— В любом случае беременность, положит этому конец.
Это был серьезный аргумент. Материнство в корне бы изменило образ жизни Алин и уж по крайней мере удержало ее от участия в бешеных скачках. К тому же Александра от природы умела обращаться с детьми, и хотя никогда не говорила об этом, но, возможно, мечтала о собственных. И ведь собиралась же она замуж за англичанина, и даже страстно этого желала. Значит, в принципе не имела ничего против брака.
Анна вздохнула. Надо взять себя в руки, а то она, того и гляди, наградит Константина аплодисментами за его безумную затею.
— Мы отвлеклись от главного, — решительно сказала она. — Ты вообще понимаешь, что происходит? Ты толкаешь Длин и сына своего друга на брак, которого ни тот, ни другой не ожидают, и весьма вероятно, что они возмутятся — по крайней мере Алин-то уж наверняка. А вдруг они не подойдут друг другу? В такой ситуации их знакомство принесет больше вреда, чем пользы. Все может кончиться тем, что Алин просто возненавидит мужа, а это едва ли обещает ей ту счастливую жизнь, которую ты предвкушаешь.
— Все это лишь досужие рассуждения!
— Но они более разумны, чем твои.
— Все станет ясно, когда они встретятся, — упрямо возразил Константин.
— Но если я окажусь права?
— Если станет очевидно, что они друг другу не подходят, я, разумеется, освобожу их от всяких обязательств и возмещу графу все затраты на поездку.
— Слава Богу, ты хоть не собираешься упорствовать в своем самодурстве, — саркастически сказала Анна, и Русинов, стараясь взять реванш, возразил:
— Сказать по правде, после того как я успешно отвел твои возражения, которые, кстати, приходили мне в голову и самому, я чувствую себя гораздо увереннее!
Анна уже собиралась сказать в ответ что-нибудь язвительное, как хлопнула входная дверь, минутой позже появилась Александра, на ходу отряхивая рукава такой же насквозь пропыленной меховой шапкой. Пыль мягким облачком оседала на пол, а любимец Александры, пес по кличке Терзай, разбрасывал ее своим длинным лохматым хвостом. Из прически девушки выбился длинный пепельный локон, упал на плечо и, наконец, спустился до самой талии. Ни отца, ни Анну Александра не замечала.
В мешковатых штанах, заправленных в высокие сапоги, Александра смахивала на молодого казака. Свою тонкую талию она туго перетянула красным кушаком, а под камзол надела белую рубаху с синей вышивкой на груди. Это был ее обычный костюм для верховой езды, как всегда, мятый и грязный.
— Гораздо, гораздо увереннее, — тихо прошептал Константин, так, чтобы не услышала дочь. — И я надеюсь, что новобрачный с первых дней семейной жизни установит определенные правила и будет следить за Тем, чтобы они неукоснительно соблюдались.
Стиснув зубы, Анна, не смея достойным образом возразить в присутствии воспитанницы, не долго думая, вырвала из рук Константина недопитую рюмку и без малейших колебаний опрокинула ему на голову.
Обернувшись на шум, Александра увидела яростно отфыркивающегося отца с мокрой головой и залилась радостным смехом:
— Анна? И ты не выдержала? Я ведь предупреждала, что окажу на тебя скверное влияние, разве не так?
— Так, так, дорогая! Ты ведь знаешь, где найти ведро и швабру, да?
Поглядев на оставленный ею пыльный след, который потянулся за ней в холл, Александра спросила, все еще улыбаясь:
— До или после того, как мы с Терзаем вымоемся?
Предвидя неизбежный разгром, который учинит в ванной южнорусская овчарка, Анна вздохнула:
— Не думаю, что это имеет значение. Лицо Александры озарилось улыбкой, которая с легкостью могла бы превратить любого мужчину в кисель, если бы она только знала, как это делается, и девушка отправилась на кухню, а собака, как обычно, потрусила за ней по пятам. О ведре и швабре можно было бы и не упоминать: Алин всегда убирала за собой и своим огромным любимцем, и будь рядом хоть дюжина слуг, готовых по первому ее знаку броситься ей на помощь, Александра редко прибегала к их услугам.
— Анна?
Голос барона был тих, но похож на рычание. О, если бы она могла навсегда забыть этого разъяренного мужчину, стоящего у нее за спиной и источающего запах водки! Анна содрогнулась от отвращения к самой себе. Никогда, никогда еще она не унижалась до такого.
— Налить тебе еще рюмку? — предложила она, не оглядываясь.
За спиной послышалось фырканье:
— И мне удастся ее выпить?
После минутного раздумья Анна ответила:
— Может быть, и нет. — И вышла из комнаты.
Глава 2
Штефан Барони, правящий король Кардинии, не мог удержаться от смеха. Здесь, в цыганском таборе, он нашел наконец того, кого искал: своего двоюродного брата — тот лежал под деревом в обществе очаровательной девушки. Собственно говоря, девушек было три, чего Штефан не ожидал, но и это не вызвало у него удивления. Обеими руками Василий облапил двоих, а третья пристроилась у него за спиной, подставив ему под золотистую голову свою роскошную грудь в качестве подушки.
Ночной табор представлял собой шумное и пестрое зрелище: голые детишки играли и боролись, а их матери отплясывали дикие танцы; у каждого костра пели и рассказывали байки, а в котлах дымилось варево из украденных днем кроликов и кур. Эти цыгане были весьма искусны в краже и торговле лошадьми, но среди них попадались и другие — мастера кузнечного дела, специалисты по всякого рода починке. Многие из них занимались дрессировкой карпатских медведей или заклинали змей, но все без исключения были отличными музыкантами и танцорами.
Однако в большинстве своем кардинские цыгане занимались скотоводством: они кочевали по стране, перегоняя с пастбища на пастбище обширные стада водяных буйволов и просто коров. Кроме того, для них было обычным делом сдавать своих женщин напрокат, заниматься знахарством, вызывая возмущение городских лекарей, а также предсказывать судьбу и торговать приворотным зельем.
— Ну, что я тебе говорил? — победно спросил Лазарь, стоявший по правую руку короля. — Он все еще жаждет вольности.
Симон, стоявший слева, насмешливо фыркнул:
— Он жаждет женщин и чем больше, тем лучше, а цыгане всегда готовы поставлять их в любом количестве.
Штефану было нечего возразить, ибо он, будучи еще наследным принцем, сам провел немало времени в цыганских таборах и хорошо знал их обычаи. Но теперь гарцевать перед юными цыганками и танцевать при свете костра было недостойно его королевского сана. Да это его больше и не прельщало: сейчас Штефан гарцевал только перед своей королевой. Но вид табора вызвал у него приятные воспоминания.
— Думаю, вы, двое, захотите остаться с ним здесь, — шутливым тоном сказал Штефан: несмотря на свои презрительные отзывы, его друзья тоже хранили нежные воспоминания о таборе.
— Ты хочешь сказать, что нам не удастся заманить твоего кузена в город? — спросил Лазарь.
— Тетка просила всего лишь найти Василия. Когда бы он ни появился, она всегда будет рада. Теперь уже ухмыльнулся Симон;
— Хорошо, что старый Макс не требует, чтобы мы, все трое тебя охраняли, а то бы пришлось тащиться с тобой в город.
Старый Макс, Максимилиан Данев, был премьер-министром Кардинии, а для Штефана вторым отцом. Обе свои обязанности он выполнял крайне ревностно и, если Штефану случалось покидать дворец, всегда настаивал на том, чтобы короля повсюду сопровождал соответствующий эскорт.
Свою охрану Штефан оставил неподалеку от табора, чтобы не возникло ненужных недоразумений, и все же его появление вызвало некоторое волнение, потому что цыгане узнали короля. Хотя в последний раз, когда табор кочевал по землям Кардинии, Штефан еще не принял сан, цыгане, перейдя границу, немедленно навели справки обо всех переменах в королевстве: необходимая предосторожность, чтобы не подвергнуться внезапным гонениям на этой земле.
«Бульбаши» уже топтался с нерешительным видом перед своим шатром в окружении старейшин. Но Штефану не хотелось тратить время на бесконечные приветствия и изъявления почестей, потому что эта процедура грозила затянуться на несколько часов, а Таня, ждавшая его во дворце, подзадорила короля обещанием исполнить для него нынче вечером свой танец. Поэтому Штефан повернулся к Симону и сказал:
— Передай предводителю, что это не официальный визит, а всего лишь семейное дело. — И, почтительно поклонившись «бульбаши» в знак своих добрых намерений, поспешно направился к своему кузену.
Его поклон успокоил весь табор, и пение и пляски сразу же возобновились, а вокруг Штефана мгновенно образовалась целая толпа женщин, молодых и старых, готовых выцарапать друг другу глаза за честь услужить королю, ибо щедрость его была хорошо известна и столь велика, что семья из десяти человек могла не работать и не воровать целый год за счет его даров.
Краем глаза Штефан заметил, что Лазарь бросает женщинам пригоршни монет и отмахивается от них, чтобы оградить своего короля от их назойливого внимания. Сам же он был целиком поглощен Василием и, как зачарованный, наблюдал за доблестными усилиями кузена оделить своими милостями сразу троих дам и уже готов был расхохотаться, видя, как тот ухитрялся справиться с этой задачей: своих бабенок он целовал по очереди, а руки его ласкали всех троих одновременно. Правда, против ожидания, женщины и не пытались соперничать друг с другом; вероятно, они уже сообразили, что даже если их кавалер и не сумеет ублажить всех троих за раз, то до исхода ночи все, равно уделит достаточно внимания каждой из них по очереди.
Вероятно, все они имели в таборе мужей, но Василий мог не опасаться, что ему всадят нож в спину, когда он будет покидать табор. Для цыганок было в порядке вещей отдаваться за деньги, в этом заключалась их профессия, и, если партнер не был цыганом, никто не возражал. Но стоило какой-нибудь из них бросить неосторожный взгляд на своего соплеменника, как муж готов был уже убить ее. Цыгане жили и умирали по своим особым законам, за исполнением которых ревностно следил их «бульбаши».
Василий был так поглощен своим занятием, что даже не заметил, как табор внезапно затих, а потом так же внезапно ожил, не слышал он и того, как подъехали его друзья. Поэтому Штефан с Лазарем некоторое время просто сидели на некотором расстоянии и наслаждались спектаклем. Для Штефана это зрелище было тем более захватывающим, что он никогда еще не видел, как его кузен раскидывает сети своей любовной магии: ведь Штефан сам бывал занят точно тем же, когда с тремя ближайшими друзьями отправлялся на поиски наслаждений.
Василий тем временем стремительно продвигался вперед: одежда летела во все стороны, и, судя по всему, он уже забыл, что обычно делами такого рода занимаются в некотором уединении. А может, просто достиг такой точки, когда уже ничто не имеет значения.
. Одна из его поклонниц заметила зрителей, но, как видно, для нее это было неважно, ибо она была очень занята тем, что ласкала могучую мужскую грудь, только что бесстыдно обнаженную ее подругой. Ничего удивительного — таково уж было воздействие Василия на женщин. Его общество заставляло их забыть о скромности, морали и общественном мнении на всю оставшуюся жизнь. Где бы он ни появлялся и что бы ни делал, женщины тут же начинали искать с ним встречи, а встретившись, рвались к нему в постель. В то время как другим приходится долго и мучительно добиваться благосклонности женщин, Василию достаточно было войти в комнату и поманить пальцем любую. Собственно говоря, хватало только его присутствия — женщины сами тянулись к нему.
Его мужественная красота всегда манила слабый пол, но его друзьям от этого тоже немало перепадало, и потому они не завидовали его удаче. И хотя на первый взгляд могло показаться, что успех у женщин — самое главное для Василия, впечатление это было обманчивым. Не всю свою жизнь он посвятил погоне за любовными утехами — по крайней мере большую ее часть проводил совсем иначе.
Василий был отлично сведущ во всех четырех воинских искусствах и во время коронации Штефана исполнял многочисленные обязанности. Но особенно серьезно он относился к своей обязанности члена королевской гвардии — Василий был личным телохранителем Штефана и ни в коем случае не оказался бы здесь, если бы знал, что вечером король собирается покинуть дворец, а вот приехал бы сюда Штефан, если бы не Василий, — спорный вопрос. Прежде чем заняться собственными делами, Василий неизменно справлялся у короля, не нужен ли он.
В этот момент ублажавшие Василия гурии решили наконец потребовать удовлетворения собственных взбудораженных желаний, и, чтобы сохранить мир и спокойствие, Штефан звучно кашлянул: он не мог позволить Лазарю поддаться искушению поддразнить Василия, упрекнув того в нескромности. Штефан знал, что дело кончится потасовкой, хотя потом они оба лишь посмеялись бы над этим.
Уловка не сработала — Василий не услышал кашля. Вторая попытка привлечь его внимание тоже не увенчалась успехом.
Тогда Лазарь довольно громко заметил:
— Цыгане давно бы уже разбогатели, если бы догадались продавать билеты на это представление. А потерявший терпение Симон добавил — Похоже, что Василию все равно. А зрелище, черт побери, будет почище, чем новая пьеса, которую уже вторую неделю играют в театре «Гранд».
Василий встрепенулся и со стоном уставился на них; но стон был вызван не замешательством, а тем, что его прервали.
— Как вы, черт возьми, нашли меня?
— Ты ведь сказал Фатиме, куда собрался, — пояснил Штефан и, бросив взгляд на женщин, даже не попытавшихся привести в порядок одежду, которой на них оставалось не так уж много, добавил:
— Кстати, она не возражает?
— У Фатимы на меня не больше прав, чем у меня на нее. Она получила свободу, чего же еще ей надо?
— Мужа.
— Всякий раз, когда я заговариваю об этом, она плачет, — сказал Василий с таким отвращением, что вся троица дружно расхохоталась. Фатиму подарил Василию Великий Визирь Турции, и она была красивой и чувственной девушкой, обученной всем женским ухищрениям, позволяющим доставить мужчине удовольствие. Возможно, Василий и подарил ей свободу, но слабо верилось, что он достаточно часто предлагал Фатиме найти ей мужа.
Василий не обиделся на насмешку, но был чрезвычайно раздосадован тем, что их неожиданное появление помешало ему должным образом распорядиться тремя парами великолепных обнаженных грудей.
— А ты как здесь очутился, Штефан? И почему мне никто не сказал, что сегодня вечером ты собираешься куда-то поехать?
Усмехнувшись, Штефан внимательно поглядел на кузена:
— Если бы ты не поленился принять гонца от матери в любой из трех минувших дней вместо того, чтобы делать вид, что тебя нет дома, ей не пришлось бы обращаться ко мне с вопросом, куда это я тебя услал. Кстати, а как ты ухитряешься не встречаться с ней во дворце.
Василий нетерпеливо провел рукой по золотистой шевелюре:
— Это нелегко. И ты, значит, объяснил ей, что никуда меня не отсылал?
— Нет, я только пообещал найти тебя и прислать к ней как можно скорее. Почему ты ее избегаешь, кузен?
— Потому что всякий раз, получив от матери официальное приглашение, я готов биться об заклад, что мне это будет не по душе. Она опять начнет меня пилить и убеждать, что пора жениться, как три месяца назад, или отчитает за мою последнюю интрижку.
— Какую? — полюбопытствовал Штефан.