Денискины рассказы. Виктор Драгунский. Книга. Читать онлайн.

ДЫМКА И АНТОН

Прошлым летом я был на даче у дяди Володи. У него очень красивый дом,
похожий на вокзал, но чуть-чуть поменьше.
Я там жил целую неделю, и ходил в лес, разводил костры и купался.
Но главное, я там подружился с собаками. И там их было очень много, и
все называли их по имени и фамилии. Например, Жучка Бреднева, или Тузик
Мурашовский, или Барбос Исаенко.
Так удобней разбираться, кого какая укусила.
А у нас жила собака Дымка. У нее хвост загнутый и лохматый, и на ногах
шерстяные галифе.
Когда я смотрел на Дымку, я удивлялся, что у нее такие красивые глаза.
Желтые-желтые и очень понятливые. Я давал Дымке сахара, и она всегда
виляла мне хвостом. А через два дома жила собака Антон. Он был Ванькин.
Ванькина фамилия была Дыхов, и вот и Антон назывался Антон Дыхов. У этого
Антона было только три ноги, вернее у четвертой ноги не было лапы. Он
где-то ее потерял. Но он все равно бегал очень быстро и всюду поспевал. Он
был бродяга, пропадал по три дня, но всегда возвращался к Ваньке. Антон
любил стянуть, что подвернется, но умнющий был на редкость. И вот что
однажды было.
Моя мама вынесла Дымке большую кость. Дымка взяла ее, положила перед
собой, зажала лапами, зажмурилась и хотела уже начать грызть, как вдруг
увидела Мурзика, нашего кота. Он никого не трогал, спокойно шел домой, но
Дымка вскочила и пустилась за ним! Мурзик — бежать, а Дымка долго за ним
гонялась, пока не загнала за сарай.
Но все дело было в том, что Антон уже давно был у нас на дворе. И как
только Дымка занялась Мурзиком, Антон довольно ловко цапнул ее кость и
удрал! Куда он девал кость, не знаю, но только через секунду приковылял
обратно и сидит себе, посматривает: «Я, ребята, ничего не знаю».
Тут пришла Дымка и увидела, что кости нет, а есть только Антон. Она
посмотрела на него, как будто спросила: «Ты взял?» Но этот нахал только
рассмеялся ей в ответ! А потом отвернулся со скучающим видом. Тогда Дымка
обошла его и снова посмотрела ему прямо в глаза. Но Антон даже ухом не
повел. Дымка долго на него смотрела, но потом поняла, что у него совести
нет, и отошла.
Антон хотел было с ней поиграть, но Дымка совсем перестала с ним
разговаривать.
Я сказал:
— Антон! На-на-на!
Он подошел, а я сказал ему:
— Я все видел. Если сейчас же не принесешь кость, я всем расскажу.
Он ужасно покраснел. То есть, конечно, он, может быть, и не покраснел,
но вид у него был такой, что ему очень стыдно, и он прямо покраснел.
Вот какой умный! Поскакал на своих троих куда-то, и вот уже вернулся, и
в зубах несет кость. И тихо так, вежливо, положил перед Дымкой. А Дымка
есть не стала. Она посмотрела чуть-чуть искоса своими желтыми глазами и
улыбнулась — простила, значит!
И они начали играть и возиться, и потом, когда устали, побежали к речке
совсем рядышком.
Как будто взялись за руки.

НИЧЕГО ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ

Я давно уже заметил, что взрослые задают маленьким очень глупые
вопросы. Они как будто сговорились. Получается так, словно они все выучили
одинаковые вопросы и задают их всем ребятам подряд. Я так к этому делу
привык, что наперед знаю, как все произойдет, если я познакомлюсь с
каким-нибудь взрослым. Это будет так.
Вот раздастся звонок, мама откроет дверь, кто-то будет долго гудеть
что-то непонятное, потом в комнату войдет новый взрослый. Он будет
потирать руки. Потом уши, потом очки. Когда он их наденет, то увидит меня,
и хотя он давным-давно знает, что я живу на этом свете, и прекрасно знает,
как меня зовут, он все-таки схватит меня за плечи, сожмет их довольно-таки
больно, притянет меня к себе и скажет:
«Ну, Денис, как тебя зовут?»
Конечно, если бы я был невежливый человек, я бы ему сказал:
«Сами знаете! Ведь вы только сейчас назвали меня по имени, зачем же вы
несете несуразицу?»
Но я вежливый. Поэтому я притворюсь, что не расслышал ничего такого, я
просто криво улыбнусь и, отведя в сторону глаза, отвечу:
«Денисом».
Он с ходу спросит дальше:
«А сколько тебе лет?»
Как будто не видит, что мне не тридцать и даже не сорок! Ведь видит же,
какого я роста, и, значит, должен понять, что мне самое большее семь, ну
восемь от силы, — зачем же тогда спрашивать? Но у него свои, взрослые
взгляды и привычки, и он продолжает приставать:
«А? Сколько же тебе лет? А?»
Я ему скажу:
«Семь с половиной».
Тут он расширит глаза и схватится за голову, как будто я сообщил, что
мне вчера стукнуло сто шестьдесят один. Он прямо застонет, словно у него
три зуба болят:
«Ой-ой-ой! Семь с половиной! Ой-ой-ой!»
Но чтобы я не заплакал от жалости к нему и понял, что это шутка, он
перестанет стонать. Он двумя пальцами довольно-таки больно ткнет меня в
живот и бодро воскликнет:
«Скоро в армию! А?»
А потом вернется к началу игры и скажет маме с папой, покачивая
головой:
«Что делается, что делается! Семь с половиной! Уже! — И, обернувшись ко
мне, добавит: — А я тебя вот такусеньким знал!»
И он отмерит в воздухе сантиметров двадцать. Это в то время, когда я
точно знаю, что во мне был пятьдесят один сантиметр в длину. У мамы даже
такой документ есть. Официальный. Ну, на этого взрослого я не обижаюсь.
Все они такие. Вот и сейчас я твердо знаю, что ему положено задуматься. И
он задумается. Железно. Он повесит голову на грудь, словно заснул. А тут я
начну потихоньку вырываться из его рук. Но не тут-то было. Просто взрослый
вспомнит, какие там у него еще вопросы завалялись в кармане, он их
вспомнит и наконец, радостно улыбаясь, спросит:
«Ах да! А кем ты будешь? А? Кем ты хочешь быть?»
Я-то, честно говоря, хочу заняться спелеологией, но я понимаю, что
новому взрослому это будет скучно, непонятно, это ему будет непривычно, и,
чтобы не сбивать его с толку, я ему отвечу:
«Я хочу быть мороженщиком. У него всегда мороженого сколько хочешь».
Лицо нового взрослого сразу посветлеет. Все в порядке, все идет так,
как ему хотелось, без отклонений от нормы. Поэтому он хлопнет меня по
спине (довольно-таки больно) и снисходительно скажет:
«Правильно! Так держать! Молодец!»
И тут я по своей наивности думаю, что это уже все, конец, и начну
немного посмелее отодвигаться от него, потому что мне некогда, у меня еще
уроки не приготовлены и вообще тысяча дел, но он заметит эту мою попытку
освободиться и подавит ее в корне, он зажмет меня ногами и закогтит
руками, то есть, попросту говоря, он применит физическую силу, и, когда я
устану и перестану трепыхаться, он задаст мне главный вопрос.
«А скажи-ка, друг ты мой… — скажет он, и коварство, как змея,
проползет в его голосе, — скажи-ка, кого ты больше любишь? Папу пли маму?»
Бестактный вопрос. Тем более что задан он в присутствии обоих
родителей. Придется ловчить. «Михаила Таля», — скажу я.
Он захохочет. Его почему-то веселят такие кретинские ответы. Он
повторит раз сто:
«Михаила Таля! Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Каково, а? Ну? Что вы скажете на это,
счастливые родители?»
И будет смеяться еще полчаса, и папа и мама будут смеяться тоже. И мне
будет стыдно за них и за себя. И я дам себе клятву, что потом, когда
кончится этот ужас, я как-нибудь незаметно для папы поцелую маму,
незаметно для мамы поцелую папу. Потому что я люблю их одинаково обоих,
о-ди-на-ко-во!! Клянусь своей белой мышкой! Ведь это так просто. Но
взрослых это почему-то не удовлетворяет. Несколько раз я пробовал честно и
точно ответить на этот вопрос, и всегда я видел, что взрослые недовольны
ответом, у них наступало какое-то разочарование, что ли. У всех у них в
глазах как будто бывает написана одна и та же мысль, приблизительно такая:
«У-у-у… Какой банальный ответ! Он любит папу и маму одинаково! Какой
скучный мальчик!»
Потому я и совру им про Михаила Таля, пусть посмеются, а я пока
попробую снова вырваться из стальных объятий моего нового знакомого! Куда
там, видно, он поздоровее Юрия Власова. И сейчас он мне задаст еще один
вопросик. Но по его тону я догадываюсь, что дело идет к концу. Это будет
самый смешной вопрос, вроде бы на сладкое. Сейчас его лицо изобразит
сверхъестественный испуг.
«А ты сегодня почему не мылся?»
Я мылся, конечно, но я прекрасно понимаю, куда он клонит.
И как им не надоест эта старая, заезженная игра?
Чтобы не тянуть волынку, я схвачусь за лицо.
«Где?! — вскрикну я. — Что?! Где?!»
Точно! Прямое попадание! Взрослый мгновенно произнесет свою старомодную
муру.
«А глазки? — скажет он лукаво. — Почему такие черные глазки? Их надо
отмыть! Иди сейчас же в ванную!»
И он наконец-то отпустит меня! Я свободен и могу приниматься за дела.
Ох и трудненько достаются мне эти новые знакомства! Но что поделать?
Все дети проходят через это! Не я первый, не я последний…
Тут ничего изменить нельзя.

ЗАКОЛДОВАННАЯ БУКВА

Недавно мы гуляли во дворе: Аленка, Мишка и я. Вдруг во двор въехал
грузовик. А на нем лежит елка. Мы побежали за машиной. Вот она подъехала к
домоуправлению, остановилась, и шофер с нашим дворником стали елку
выгружать. Они кричали друг на друга:
— Легче! Давай заноси! Правея! Левея! Становь ее на попа! Легче, а то
весь шпиц обломаешь.
И когда выгрузили, шофер сказал:
— Теперь надо эту елку заактировать, — и ушел.
А мы остались возле елки.
Она лежала большая, мохнатая и так вкусно пахла морозом, что мы стояли
как дураки и улыбались. Потом Аленка взялась за одну веточку и сказала:
— Смотрите, а на елке сыски висят.
«Сыски»! Это она неправильно сказала! Мы с Мишкой так и покатились. Мы
смеялись с ним оба одинаково, но потом Мишка стал смеяться громче, чтоб
меня пересмеять.
Ну, я немножко поднажал, чтобы он не думал, что я сдаюсь. Мишка
держался руками за живот, как будто ему очень больно, и кричал:
— Ой, умру от смеха! Сыски!
А я, конечно, поддавал жару:
— Пять лет девчонке, а говорит «сыски»… Ха-ха-ха!
Потом Мишка упал в обморок и застонал:
— Ах, мне плохо! Сыски…
И стал икать:
— Ик!.. Сыски. Ик! Ик! Умру от смеха! Ик!
Тогда я схватил горсть снега и стал прикладывать его себе ко лбу, как
будто у меня началось уже воспаление мозга и я сошел с ума. Я орал:
— Девчонке пять лет, скоро замуж выдавать! А она — сыски.
У Аленки нижняя губа скривилась так, что полезла за ухо.
— Я правильно сказала! Это у меня зуб вывалился и свистит. Я хочу
сказать «сыски», а у меня высвистывается «сыски»…
Мишка сказал:
— Эка невидаль! У нее зуб вывалился! У меня целых три вывалилось да два
шатаются, а я все равно говорю правильно! Вот слушай: хыхки! Что? Правда,
здорово — хыхх-кии! Вот как у меня легко выходит: хыхки! Я даже петь могу:

Ох, хыхечка зеленая,
Боюся уколюся я.

Но Аленка как закричит. Одна громче нас двоих:
— Неправильно! Ура! Ты говоришь хыхки, а надо сыски!
А Мишка:
— Именно, что не надо сыски, а надо хыхки.
И оба давай реветь. Только и слышно: «Сыски!» — «Хыхки!» — «Сыски!».
Глядя на них, я так хохотал, что даже проголодался. Я шел домой и все
время думал: чего они так спорили, раз оба не правы? Ведь это очень
простое слово. Я остановился и внятно сказал:
— Никакие не сыски. Никакие не хыхки, а коротко и ясно: фыфки!
Вот и все!

СИНИЙ КИНЖАЛ

Это дело было так. У нас был урок — труд. Раиса Ивановна сказала, чтобы
мы сделали каждый по отрывному календарю, кто как сообразит. Я взял
картонку, оклеил ее зеленой бумагой, посредине прорезал щелку, к ней
прикрепил спичечную коробку, а на коробку положил стопочку белых листиков,
подогнал, подклеил, подровнял и на первом листике написал: «С Первым
маем!»
Получился очень красивый календарь для маленьких детей. Если, например,
у кого куклы, то для этих кукол. В общем, игрушечный. И Раиса Ивановна
поставила мне пять.
Она сказала:
— Мне нравится.
И я пошел к себе и сел на место. И в это время Левка Бурин тоже стал
сдавать свой календарь, а Раиса Ивановна посмотрела на его работу и
говорит:
— Наляпано.
И поставила Левке тройку.
А когда наступила перемена, Левка остался сидеть за партой. У него был
довольно-таки невеселый вид. А я в это время как раз промокал кляксу, и,
когда увидел, что Левка такой грустный, я прямо с промокашкой в руке
подошел к Левке. Я хотел его развеселить, потому что мы с ним дружим и он
один раз подарил мне монетку с дыркой. И еще обещал принести мне стреляную
охотничью гильзу, чтобы я из нее сделал атомный телескоп.
Я подошел к Левке и сказал:
— Эх ты, Ляпа!
И состроил ему косые глаза.
И тут Левка ни с того ни с сего как даст мне пеналом по затылку. Вот
когда я понял, как искры из глаз летят. Я страшно разозлился на Левку и
треснул его изо всех сил промокашкой по шее. Но он, конечно, даже не
почувствовал, а схватил свой портфель и пошел домой. А у меня даже слезы
капали из глаз — так здорово поддал мне Левка, — капали прямо на
промокашку и расплывались по ней, как бесцветные кляксы…
И тогда я решил Левку убить. После школы я целый день сидел дома и
готовил оружие. Я взял у папы с письменного стола его синий разрезальный
нож из пластмассы и целый день точил его о плиту. Я его упорно точил,
терпеливо. Он очень медленно затачивался, но я все точил и все думал, как
я приду завтра в класс и мой верный синий кинжал блеснет перед Левкой, я
занесу его над Левкиной головой, а Левка упадет на колени и будет умолять
меня даровать ему жизнь, и я скажу:
«Извинись!»
И он скажет:
«Извини!»
А я засмеюсь громовым смехом, вот так:
«Ха-ха-ха-ха!»
И эхо долго будет повторять в ущельях этот зловещий хохот. А девчонки
от страха залезут под парты.
И когда я лег спать, то все ворочался с боку на бок и вздыхал, потому
что мне было жалко Левку — хороший он человек, но теперь пусть несет
заслуженную кару, раз он стукнул меня пеналом по голове. И синий кинжал
лежал у меня под подушкой, и я сжимал его рукоятку и чуть не стонал, так
что мама спросила:
— Ты что там кряхтишь?
Я сказал:
— Ничего.
Мама сказала:
— Живот, что ли, болит?
Но я ничего ей не ответил, просто я взял и отвернулся к стенке и стал
дышать, как будто я давно уже сплю.
Утром я ничего не мог есть. Только выпил две чашки чаю с хлебом и
маслом, с картошкой и сосиской. Потом пошел в школу.
Синий кинжал я положил в портфель с самого верху, чтоб удобно было
достать.
И перед тем как пойти в класс, я долго стоял у дверей и не мог войти,
так сильно билось сердце. Но все-таки я себя переборол, толкнул дверь и
вошел. В классе все было как всегда, и Левка стоял у окна с Валериком. Я,
как его увидел, сразу стал расстегивать портфель, чтобы достать кинжал. Но
Левка в это время побежал ко мне. Я подумал, что он опять стукнет меня
пеналом или чем-нибудь еще, и стал еще быстрее расстегивать портфель, но
Левка вдруг остановился около меня и как-то затоптался на месте, а потом
вдруг наклонился ко мне близко-близко и сказал:
— На!
И он протянул мне золотую стреляную гильзу. И глаза у него стали такие,
как будто он еще что-то хотел сказать, но стеснялся. А мне вовсе и не
нужно было, чтобы он говорил, просто я вдруг совершенно забыл, что хотел
его убить, как будто и не собирался никогда, даже удивительно.
Я сказал:
— Хорошая какая гильза.
Взял ее. И пошел на свое место.

Денискины рассказы. Виктор Драгунский. Книга. Читать онлайн. 26 Июл 2019 KS