Отец крикнул:
— Эй! Что ты! — Он помог ему встать. — Голова закружилась? Пойдем, вагоны высокие, туда не достанет.
Дядя Джон из последних сил шагнул вперед.
— Не знаю, что это со мной, — извиняющимся тоном пробормотал он. — Ноги подкосились. Подкосились, и все тут. — Отец вел его к вагону, поддерживая за локоть.
Когда плотину смыло, Эл повернулся и бросился наутек. Бежать было трудно. Когда он добрался до машины, вода достигла ему до икр. Он сорвал брезент с капота и одним прыжком вскочил в кабину. Он нажал кнопку стартера. Самопуск сделал несколько оборотов, но бендикс не вращался. Эл выключил зажигание. Аккумуляторная батарея все медленнее и медленнее вращала подмокший стартер, двигатель молчал. Еще несколько оборотов — все медленнее и медленнее, Эл поставил зажигание на самое раннее. Он нащупал заводную ручку под сиденьем и выскочил из кабины. Вода уже заливала подножку. Он подбежал к радиатору. Картер мотора был под водой. Не помня себя, Эл приладил ручку и сделал несколько оборотов, разбрызгивая медленно прибывавшую воду. И наконец эта лихорадка кончилась. Эл выпрямился. Двигатель залило водой, батарея отсырела. В стороне, где было чуть повыше, пофыркивали моторы двух машин с зажженными фарами. Колеса увязали все глубже и глубже, буксуя в грязи, и наконец водители выключили моторы и так и остались сидеть в кабинах, молча глядя на лучи фар, падавшие на дорогу. А дождь белыми полосами перечеркивал их свет. Эл медленно обошел грузовик и выключил зажигание.
Добравшись до вагона, отец увидел, что нижний конец доски плавает в воде. Он втиснул ее каблуком в грязь.
— Ну как, Джон, взойдешь сам? — спросил он.
— Ничего, взойду. Иди вперед.
Отец осторожно поднялся по доске и пролез в узкую дверную щель. Фитили у фонаря и лампы были низко прикручены. Мать сидела на матраце рядом с Розой Сарона и обмахивала ее куском картонки. Миссис Уэйнрайт совала сухие ветки в печку, и густой дым, выбивавшийся из-под конфорки, разносил по вагону запах чего-то горелого. Когда отец вошел, мать взглянула на него и тут же опустила глаза.
— Ну… как она? — спросил отец.
Мать не подняла головы.
— Да будто ничего. Спит.
Воздух в вагоне был удушливый и спертый. Дядя Джон с трудом пролез в дверь и прислонился к стенке вагона. Миссис Уэйнрайт бросила топить печку и подошла к отцу. Она тронула его за локоть и поманила за собой. Потом подняла фонарь с полу и осветила им ящик из-под яблок, стоявший в углу. В ящике на газете лежало посиневшее, сморщенное тельце.
— Ни разу и не дохнул, — тихо проговорила миссис Уэйнрайт. — Мертвый.
Дядя Джон повернулся и, устало волоча ноги, пошел в темный угол вагона. Теперь дождь стучал по крыше тихо, так тихо, что все слышали усталые всхлипывания дяди Джона, доносившиеся из темноты.
Отец посмотрел на миссис Уэйнрайт, взял фонарь у нее из рук и поставил его на пол. Руфь и Уинфилд спали рядом, прикрыв руками глаза от света.
Отец медленно подошел к матрацу, на котором лежала Роза Сарона, хотел присесть на корточки, но уставшие ноги не послушались его. Он стал на колени. Мать все помахивала картонкой. Она взглянула на отца, и глаза у нее были широко открытые, взгляд застывший, как у лунатика.
Отец сказал:
— Мы… все сделали… все, что могли.
— Я знаю.
— Мы работали всю ночь. А дерево упало и снесло нашу плотину.
— Я знаю.
— Слышишь? Под вагоном вода.
— Я знаю. Я все слышала.
— Выживет она?
— Не знаю.
— Может, мы… не все сделали, что было нужно?
Губы у матери были сухие и бескровные.
— Нет. У нас выбора не было… мы всегда делали то, что приходилось делать.
— Мы там чуть не до беспамятства работали… и вдруг надо же — дерево… — Мать посмотрела на потолок и снова опустила голову. Отец продолжал, словно он был не в силах молчать. — Может, еще выше поднимется. Вагон зальет.
— Я знаю.
— Ты все знаешь.
Она молчала, а картонка у нее в руке медленно ходила взад и вперед.
— Может, мы в чем-нибудь ошиблись? — снова заговорил отец. — Чего-нибудь не сделали?
Мать как-то странно посмотрела на него. Ее бескровные губы улыбнулись задумчивой, сострадательной улыбкой.
— Ты ни в чем не виноват. Перестань. Все обойдется. Сейчас все меняется… повсюду.
— Может, надо уезжать?.. Затопит.
— Придет время — уедем. Что надо будет сделать, то мы и сделаем. А теперь помолчи. Как бы не разбудить ее.
Миссис Уэйнрайт ломала ветки и подсовывала их в огонь, над которым вставал густой едкий дым.
Снаружи послышался чей-то злобный голос:
— Я сам с этой сволочью поговорю!
И вслед за тем голос Эла у самой двери:
— Куда лезешь?
— Вот сюда. Я доберусь до этого мерзавца Джоуда.
— Не пущу. Что тебе надо?
— Мы бы давно уехали, если бы не его плотина. Это он всех сбил. А теперь машина стоит — ни с места.
— Думаешь, наш грузовик больно прыткий?
— Пусти!
Голос Эла звучал холодно.
— Драться будем?
Отец медленно встал и подошел к двери.
— Ладно, Эл. Я иду. Ладно. — Отец спустился вниз. Мать слышала, как он сказал: — У нас больная. Пройдем вон туда.
Дождь негромко стучал по крыше, а поднявшийся ветер гнал его струями. Миссис Уэйнрайт отошла от печки и посмотрела на Розу Сарона.
— Скоро рассвет, мэм. Вы бы легли, уснули. Я посижу около нее.
— Нет, — ответила мать. — Я не устала.
— Да будет вам, — сказала миссис Уэйнрайт. — Ложитесь, поспите хоть немного.
Мать медленно помахивала картонкой.
— Вы по-дружески к нам отнеслись, — сказала она. — Спасибо вам.
Толстушка улыбнулась.
— Благодарить не за что. У нас у всех одна доля. Случись что с нами, вы бы нам помогли. Или кто другой.
— Да, — сказала мать, — мы бы помогли.
— Или кто другой. Раньше каждый знал только свою семью. Теперь все мы вместе. И чем хуже людям, тем больше у нас забот. Его нельзя было уберечь.
— Я знаю, — сказала мать.
Руфь глубоко вздохнула и отняла руку от лица. Она уставилась невидящими глазами на лампу, потом повернула голову и посмотрела на мать.
— Родилось? — спросила она. — Ребеночек уже есть?
Миссис Уэйнрайт подняла с полу мешок и прикрыла им ящик из-под яблок, стоявший в углу.
— Где ребеночек? — допытывалась Руфь.
Мать провела языком по губам.
— Ребеночка нет. Его и не было. Мы ошиблись.
— Тьфу! — Руфь зевнула. — А я думала, будет ребеночек.
Миссис Уэйнрайт села рядом с матерью и взяла у нее картонку. Мать сложила руки на коленях, ее усталые глаза не отрывались от лица Розы Сарона, забывшейся сном.
— Ну, что же вы? — сказала миссис Уэйнрайт. — Прилягте. Ведь около нее будете. Она вздохнет поглубже, вы и то проснетесь.
— Хорошо. — Мать прилегла на матрац рядом со спящей Розой Сарона. А миссис Уэйнрайт так и осталась возле них.
Отец, Эл и дядя Джон сидели в дверях, глядя, как занимается серый рассвет. Дождь стих, но тучи по-прежнему сплошь затягивали небо. Первые проблески стального света отразились в воде. Из дверей было видно быстрое течение речки, уносившее с собой ветки, ящики, доски. Крутясь воронками, вода стремилась к поляне, к вагонам. От насыпи не осталось и следа. На самой поляне вода стояла спокойно, не потревоженная течением. Границы разлива окаймляла желтая пена. Отец нагнулся и положил прутик на сходни, чуть повыше уровня воды. Они видели, как вода медленно подобралась к нему, подхватила и отнесла в сторону. Отец положил другой прутик, на дюйм выше, и сел, не спуская с него глаз.
— Думаешь, и в вагон проберется? — спросил Эл.
— Не знаю. Ведь еще сколько ее с гор хлынет. Не знаю. Может, и дождь опять пойдет.
Эл сказал:
— Если вода проберется в вагон, так все подмочит.
— Да.
— Больше, чем на три-четыре фута над полом не поднимется, ведь у нее шоссе на пути, она разольется вширь.
— Почему ты так думаешь? — спросил отец.
— А я с того конца вагона следил, как прибывает. — Он вытянул руку. — Вот на сколько поднимется, не больше.
— Ну и что же? — сказал отец. — Пускай. Нас здесь не будет.
— Нет, мы здесь будем. Здесь грузовик. Вода спадет, а с ним после этого на целую неделю хватит возни.
— А что ты придумал?
— Можно вот что сделать: разберем борта у грузовика, устроим настил, поднимем на него все вещи, и самим будет где сидеть.
— Гм! А стряпать как, а что мы будем есть?
— По крайней мере, ничего не подмочит.
Предутренний свет стал ярче, в нем появился серый металлический отблеск. Второй прутик соскользнул с досок, подхваченный водой. Отец положил еще один, повыше.
— Заметно прибывает, — сказал он. — Пожалуй, так и сделаем, как ты говоришь.
Мать беспокойно задвигалась во сне. Глаза у нее были широко открыты. Она крикнула, точно предостерегая:
— Том! Том!
Миссис Уэйнрайт сказала ей что-то успокаивающим голосом. Ресницы вздрогнули и закрылись снова, и мать съежилась, так и не расставшись со своим тревожным сном. Миссис Уэйнрайт встала и подошла к двери.
— Слушайте, — тихо сказала она. — Нам отсюда скоро не выбраться, — и протянула руку, показывая в тот угол, где стоял ящик из-под яблок. — Нехорошо так оставлять. Лишние слезы, лишнее горе. Может, вы унесете его… похороните где-нибудь…
Они молчали. Отец заговорил первый:
— Да, верно. Лишнее горе. Но, по закону, так просто нельзя хоронить.
— Мало ли что мы делаем против закона, когда ничего другого не придумаешь.
— Да.
Эл сказал:
— Пока вода не поднялась еще выше, надо разобрать борта.
Отец повернулся к дяде Джону.
— Может, ты его похоронишь, а мы с Элом перетащим сюда доски?
Дядя Джон угрюмо проговорил:
— Почему я должен это делать? Почему не вы? Я не хочу. — И тут же добавил: — Ладно. Я все сделаю. Ладно, похороню. — И громче, срывающимся голосом: — Дайте его. Дайте его мне.
— Тише, как бы не разбудить их, — сказала миссис Уэйнрайт. Она вынесла ящик и бережно расправила сверху мешок.
— Лопата там, за тобой, — сказал отец.
Дядя Джон взял лопату. Он соскользнул по доскам вниз и, не найдя сразу дна, очутился почти по пояс в медленно колыхавшейся воде. Он принял ящик другой рукой и сунул его под мышку.
Отец сказал:
— Пошли, Эл. Разберем борта.
В серых рассветных сумерках дядя Джон обогнул вагон, миновал грузовик и поднялся по скользкой дорожной насыпи. Он зашагал по шоссе мимо лагеря и вышел к ивняку, где взбухшая речка сворачивала к самой дороге. Дядя Джон бросил лопату и, держа ящик прямо перед собой, пробрался сквозь кусты к быстрой речке. Он постоял там минуту, глядя на завивавшуюся воронками воду, на клочья желтой пены, оседавшие на кустах. Он прижал ящик к груди. Потом нагнулся, опустил его в воду и придержал рукой. Он сказал с яростью:
— Плыви, расскажи им все. Плыви по улицам. Будешь гнить. Может, они хоть от тебя все узнают. Ты только так и можешь говорить. Я даже не знаю, кто ты — мальчик или девочка. И никогда не узнаю. Плыви, остановись где-нибудь на улице. Может, тогда они поймут. — Он бережно направил ящик по течению и отнял руку. Ящик низко осел, пошел боком, попал в водоворот и медленно перевернулся вверх дном. Мешок распластался по воде, и ящик, подхваченный течением, быстро уплыл следом за ним, скрывшись из виду за кустарником. Дядя Джон схватил лопату и быстро зашагал назад к лагерю. Разбрызгивая на ходу воду, он подошел к грузовику, с которого отец и Эл снимали борта.
Отец оглянулся на него.
— Все сделал?
— Да.
— Тогда вот что, — сказал отец, — ты помоги Элу, а я схожу в лавку, надо купить чего-нибудь из еды.
— Купи грудинки, — сказал Эл. — Я хочу мясного.
— Хорошо, — сказал отец. Он спрыгнул с грузовика, а дядя Джон стал на его место.
Когда они втащили доски в вагон, мать проснулась и села на матраце.
— Что вы делаете?
— Хотим сколотить настил, чтобы не залило.
— Зачем? — спросила мать. — Здесь сухо.
— Сейчас сухо. А вода прибывает.
Мать с трудом поднялась с матраца и подошла к двери.
— Надо уходить отсюда.
— Уходить нельзя, — сказал Эл. — Все вещи здесь. Грузовик здесь. Все наше добро.
— Где па?
— Пошел купить чего-нибудь к завтраку.
Мать посмотрела вниз на воду. До пола вагона не хватало каких-нибудь шести дюймов. Мать вернулась к матрацу и посмотрела на Розу Сарона. Та встретила ее взгляд.
— Ну, как ты? — спросила мать.
— Устала очень.
— Скоро накормлю тебя завтраком.
— Мне есть не хочется.
Миссис Уэйнрайт подошла и стала рядом с матерью.
— Она сейчас совсем хорошая. Совсем молодец.
Глаза Розы Сарона спрашивали мать, но мать старалась не смотреть в них. Миссис Уэйнрайт отошла к печке.
— Ма…
— Ну, что ты?
— Ма… где же?..
Мать не выдержала. Она опустилась на колени рядом с дочерью.
— Бог даст, еще будет, — сказала она. — Мы все сделали, как умели.
Роза Сарона заметалась и с трудом приподнялась с матраца.
— Ма!
— Ты не виновата!
Роза Сарона откинулась назад и закрыла глаза согнутой в локте рукой. Руфь подобралась к самому матрацу и с ужасом смотрела на нее. Она спросила громким шепотом:
— Ма, она заболела? Она умрет?
— Да нет, что ты. Она поправится. Она скоро поправится.
Вошел отец, нагруженный покупками.
— Ну, как она?
— Ничего, — ответила мать. — Все будет хорошо.
Руфь доложила Уинфилду:
— Она не умрет. Так ма говорит.
А Уинфилд — солидно, совсем как большой, ковыряя щепочкой в зубах, пробормотал:
— И без тебя знаю.
— Откуда?
— Не скажу, — ответил Уинфилд и выплюнул изо рта щепочку.
Мать сунула в огонь последние ветки, поджарила грудинку и сделала к ней подливку. Отец купил белого хлеба. Мать нахмурилась, увидев эту покупку.
— Деньги остались?
— Нет, — ответил отец. — Да уж очень есть хочется.
— А покупаешь белый хлеб, — неодобрительно сказала мать.
— Есть хочется. Ведь мы работали всю ночь.
Мать вздохнула.
— А как дальше будем?
Пока они ели, вода поднималась все выше и выше. Эл наскоро проглотил свою порцию и тут же принялся сколачивать настил вместе с отцом. Пять футов в ширину, шесть в длину, четыре фута от пола. А между тем вода подобралась к двери, долго стояла там, словно в нерешительности, и наконец медленно двинулась в вагон. Дождь пошел снова — тяжелые, крупные капли, как и прежде, шлепали по воде, гулко барабанили по крыше.
Эл сказал:
— Ну, давайте поднимем матрацы. И одеяла туда же, а то промокнут.
Они складывали весь свой скарб на высокий настил, а вода заливала пол. Отец и мать, Эл и дядя Джон с четырех углов подняли матрац, на котором лежала Роза Сарона, и устроили ее поверх вещей.
Роза Сарона противилась им:
— Я сама. Я не больная. — А вода прозрачной пленкой разливалась по полу. Роза Сарона шепнула что-то матери, и мать сунула руку под одеяло, потрогала ей грудь и кивнула.
В другом конце вагона Уэйнрайты стучали молотками, сооружая настил. Дождь усилился, но ненадолго и скоро стих.
Мать посмотрела себе под ноги. Вода в вагоне поднялась на дюйм.
— Руфь, Уинфилд, — испуганно крикнула она, — залезайте наверх. Еще простудитесь. — Они забрались туда с ее помощью и неловко примостились на матраце рядом с Розой Сарона. И мать вдруг сказала: — Надо уходить отсюда.
— Нельзя, — сказал отец. — Эл верно говорит: все наше добро здесь. Мы еще дверь снимем и положим наверх, не так тесно там будет.
Они сбились в кучу на высоком настиле и сидели молчаливые, хмурые. Вода в вагоне поднялась на шесть дюймов и только потом залила шоссе и хлопковое поле по ту сторону дорожной насыпи. Остаток этого дня и всю ночь промокшие насквозь мужчины спали на снятой с петель двери. Мать лежала рядом с Розой Сарона. Она то перешептывалась с ней, то садилась на матраце, в тяжелом раздумье глядя перед собой. Оставшийся от завтрака хлеб был спрятан под одеялом.
Дождь шел теперь с перерывами — короткие шквалы сменялись затишьем. На следующий день утром отец ушел куда-то, прямо по воде, и вернулся с десятком картофелин в кармане. Мать хмуро смотрела, как он выломал несколько досок из внутренней обшивки вагона, разжег печку и зачерпнул воды в котелок. Они ели горячую картошку руками. И когда эта последняя пища была съедена, все сидели молча, не отводя глаз от серой воды, и легли спать только за полночь.
Наступило утро, тревожный сон оборвался сразу. Роза Сарона шепнула что-то матери.
Мать кивнула.
— Да, — сказала она. — Пора. — Потом повернулась к мужчинам, лежавшим на снятой с петель двери. — Мы уходим, — яростно сказала она, — будем искать, где повыше. Вы — хотите оставайтесь, хотите нет, а я заберу с собой Розу и ребятишек и уйду.
— Нельзя отсюда уходить, — слабо запротестовал отец.
— Хорошо. Тогда, может, вы донесете Розу до шоссе и вернетесь обратно? Дождя сейчас нет. Мы уходим.
— Хорошо. Мы тоже пойдем.
Эл сказал:
— Я не пойду, ма.
— Почему?
— Мы с Эгги…
Мать улыбнулась.
— Конечно, Эл, — сказала она. — Оставайся. Присмотришь тут за вещами. Вода спадет, мы вернемся. Скорее, пока нет дождя, — торопила она отца. — Вставай, Роза. Поищем, где посуше.
— Я сама пойду.
— Потом попробуешь, когда выберемся на дорогу. Ну, подставляй спину, па.
Отец спрыгнул в воду и стал там. Мать помогла Розе Сарона слезть и подвела ее к двери. Отец взял ее на руки, поднял как можно выше и, осторожно ступая по глубокой воде, обогнул вагон и пошел к шоссе. Там он спустил ее с рук и обнял за плечи. Дядя Джон шел за ними следом, неся Руфь. Мать соскользнула в воду, и платье вздулось вокруг нее пузырем.
— Уинфилд, садись ко мне на плечи. Эл, вода спадет, мы вернемся. Эл… — Она помолчала. — Если… если придет Том… скажи ему, что мы вернемся. Скажи, чтобы поосторожнее был. Уинфилд, садись на плечи… вот так. Не болтай ногами.