В часы досуга после работы на полях жители предаются охоте на тибетских козлов, шерсть которых высоко ценится в Индии. Самые бедные среди населения – те, кто не может позволить себе покупку охотничьего снаряжения, – нанимаются работать кули.
Эту работу выполняют и женщины, которые очень хорошо переносят усталость и обладают гораздо лучшим здоровьем, чем их мужья, леность которых такова, что они способны провести целую ночь на открытом воздухе, невзирая на жару и холод, растянувшись на груде камней, лишь бы ничего не делать.
Многомужие, о котором я расскажу подробнее – это средство сохранения единства народа. Оно создает большие семьи, которые обрабатывают землю с помощью яков, зо и зомо (быков и коров) для общего блага. Член семьи не может отделиться от нее, и если он умирает, его доля возвращается общине.
Еще немного дохода дают посевы пшеницы, зерна которой из-за сурового климата очень мелки. Также выращивается ячмень, который размалывают перед продажей.
Как только заканчиваются все полевые работы, мужчины отправляются собирать в горах траву энориота, а также большое колючее растение дама. Из них делают топливо, которого так мало в Ладаке, где не увидишь ни деревьев, ни садов, лишь изредка можно найти на берегу реки скудные поросли тополя или ивы. Возле деревень можно также встретить осину; но из-за нехватки плодородной почвы садоводство ведется с трудом.
Отсутствие древесины заметно, кроме того, по жилищам, которые иногда построены из кирпичей, высушенных на солнце, но чаще из среднего размера камней, скрепленных вместе подобием известкового раствора, составленного из глины и измельченной соломы. Это двухэтажные строения, тщательно побеленные с фасада, с ярко раскрашенными оконными переплетами. Их плоские крыши образуют террасы, обычно украшенные дикими цветами, и здесь в теплое время года жители убивают время, созерцая природу и вращая свои молитвенные колеса.
Каждая постройка имеет несколько комнат, и среди них всегда есть одна для гостей, стены которой украшены роскошными меховыми шкурами. В остальных комнатах есть кровати и мебель. Богатые люди имеют, ко всему прочему, молельни, заставленные идолами.
Жизнь здесь весьма размеренна. Что касается пищи, выбор ее невелик. Ладакское меню очень простое. Завтрак состоит из ломтика ржаного хлеба. В полдень на стол ставят деревянную миску с мукой, в которую доливается теплая вода. Эта смесь взбивается маленькими палочками до тех пор, пока не достигнет консистенции густой пасты, и затем в виде маленьких шариков употребляется в пищу вместе с молоком.
По вечерам подают хлеб с чаем. Мясо считается чрезмерной роскошью. Лишь охотники вносят в меню небольшое разнообразие в виде мяса диких козлов, орлов и белых куропаток, которыми изобилует страна. В течение всего дня по любому поводу пьют цанг, подобие светлого не выхоженного пива.
Если случается ладакцу, оседлавшему пони (такие привилегированные особы весьма редки), отправиться в дорогу на поиски работы в округе, он запасается небольшим количеством еды. Приходит время обеда, он спешивается возле реки или ручья, наполняет маленькую деревянную чашку (с которой никогда не расстается) небольшим количеством муки, взбивает ее с водой, и наконец, поглощает эту пищу.
Цампы, кочевники, которые составляют другую часть населения Ладака, гораздо беднее и одновременно менее цивилизованны, чем оседлые ладаки. По большей части они являются охотниками и совершенно пренебрегают земледелием. Хотя цампы и исповедуют буддизм, они никогда не посещают монастыри, разве что в поисках еды, которую обменивают на дичь.
Обычно они становятся лагерем на вершинах гор, где страшный холод. В то время как собственно ладаки скрупулезно правдивы, любят учиться, но безнадежно ленивы, цампы, напротив, очень вспыльчивы, чрезмерно подвижны и великие лгуны, к тому же испытывают надменное презрение к монастырям.
Кроме них там обитает маленький народец кхамба, пришедший с окраин Лассы и влачащий жалкое существование в таборах, блуждающих по большим дорогам. Непригодные ни для какого труда, говорящие на языке, отличном от языка страны, в которой нашли пристанище, они являются предметом всеобщих насмешек; их терпят только из жалости к их плачевному состоянию, когда голод сгоняет их вместе искать по деревням еду.
Полиандрия, преобладающая во всех тибетских семьях, сильно возбудила мое любопытство. Она ни в коей мере не следует из доктрин Будды, поскольку существовала задолго до его пришествия. Она приняла в Индии ощутимые размеры и является сильнодействующим фактором сдерживания в определенных пределах непрестанного роста населения, что достигается еще и при помощи отвратительного обычая удушения новорожденных младенцев женского пола; попытки англичан бороться против уничтожения этих будущих матерей остались бесплодны.
Сам Ману провозгласил многомужество как закон, и некие буддийские проповедники, отрекшиеся от брахманизма, перенесли этот обычай в Цейлон, Тибет, Монголию и Корею. Долго подавляемая в Китае, полиандрия процветала в Тибете и на Цейлоне, а также встречается среди калмыков, между тодами в южной Индии и наирами на берегах Малабара. Следы этого эксцентричного семейного обычая можно встретить и среди тасманцев, и на севере Америки среди ирокезов.
Если верить Цезарю, полиандрия также процветала в Европе, о чем мы можем прочесть в «О Галльской войне» (Книга V): «Жены делятся между десятью-двенадцатью мужчинами, по-преимуществу между братьями и между отцами и сыновьями».
В результате всего этого невозможно считать полиандрию исключительно религиозной традицией. В Тибете, принимая в расчет незначительность наделов пахотных земель, приходящихся на долю каждого жителя, этот обычай лучше объясняется экономическими мотивами. Чтобы сохранить 1.500.000 жителей, расселенных в Тибете на площади 1.200.000 квадратных километров, буддисты были вынуждены принять полиандрию – каждая семья, ко всему прочему, обязана посвятить одного из своих членов служению Богу.
Сын-первенец всегда отдается гонпе, которая неизменно возвышается на въезде в каждую деревню. Как только ребенок достигает восьмилетнего возраста, его вверяют заботам каравана, проходящего мимо по пути в Лассу, где доставленный туда ребенок живет семь лет послушником в одной из гонп города.
Там он учится читать и писать, изучает религиозные обряды, знакомится со священными свитками, написанными на пали, в прошлом – языке страны Магадха, предполагаемого места рождения Гаутамы Будды.
Старший в семье брат выбирает жену, которая становится общей для всех членов его дома. Сватовство и брачная церемония носят самый примитивный характер.
Как только жена и ее мужья решают женить одного из своих сыновей, самый старший из них отсылается с визитом к кому-либо из соседей, у которых есть дочь на выданье. Первый и второй визит проходят в более или менее банальных беседах, сопровождаемых частыми возлияниями цанга, и лишь при третьем посещении юноша объявляет о своем намерении взять жену. Затем ему показывают дочь семейства, которая, как правило, знакома с женихом, – в Ладаке женщины никогда не закрывают свои лица.
Девушку не выдают замуж без ее согласия. Если же она хочет этого, то уходит с женихом и становится женой ему и его братьям.
Единственного сына, как правило, посылают к женщине, имеющей уже двух-трех мужей, и он предлагает ей себя в качестве еще одного супруга. Такое предложение редко отклоняют, и молодой человек сразу поселяется в своей новой семье.
Родители молодоженов обычно живут с ними до рождения первого ребенка. На следующий день после появления на свет нового члена семьи, дедушка с бабушкой оставляют все свое состояние молодой чете и уходят жить в небольшом доме отдельно от них.
Браки случаются и между сущими детьми, которые живут раздельно до достижения ими совершеннолетия. Женщина имеет право на неограниченное число мужей и любовников. Что касается последних, если она встретит молодого человека, который ей нравится, она приводит его в дом, отдает всем своим мужьям конге* и живет со своим избранником, объявив, что она завела джинг-тух («любовника»), новость, которая с совершенным самообладанием принимается мужьями.
О ревности здесь имеют самые смутные представления. Тибетец слишком хладнокровен, чтобы признавать любовь. Такое чувство было бы для него анахронизмом, даже если бы он не углядел в нем вопиющего нарушения заведенного порядка. Одним словом, любовь в его глазах предстала бы как неоправданный эгоизм.
В отсутствие одного из мужей его место предлагается холостяку или вдовцу. Последние являются большой редкостью в Ладаке, жены обычно переживают своих хилых мужей. Иногда выбирают странствующего буддиста, кого дела задержали в этой деревне. Таким же образом муж, который путешествует в поисках работы в соседних местностях, на каждой остановке пользуется таким же гостеприимством своих единоверцев, щедрость которых, однако, не всегда проявляется из-за скрытых мотивов.
Несмотря на специфику своего положения, женщины пользуются большим уважением и полной свободой в выборе мужей и любовников. Они всегда добродушны, интересуются всем происходящим и вольны пойти туда, куда только пожелают, кроме главных молитвенных залов в монастырях, доступ в которые им строго запрещен.
Дети уважают лишь своих матерей. Они не испытывают привязанности к отцам по той явной причине, что их слишком много.
Ни на минуту не одобряя многомужество, я не могу осуждать его в Тибете, поскольку без него население чудовищно возросло бы, голод и нищета захлестнули бы нацию, ведя за собой череду пороков: воровство, убийства и прочие преступления, доселе совершенно неизвестные в этой стране.
Праздник в Гонпе
Лех, столица Ладака, это маленький город, насчитывающий не более пяти тысяч жителей и состоящий из двух или трех улиц с домами, покрашенными в белый цвет. В центре города расположена базарная площадь, куда торговцы из Индии, Китая, Туркестана, Кашмира и разных частей Тибета приходят обменять свои товары на тибетское золото, поставляемое им местными жителями, которые стремятся обеспечить своих монахов не только одеждой, но и малейшими предметами обихода.
Старый пустующий дворец возвышается на холме, с которого виден весь город; посреди него находится просторная двухэтажная резиденция моего друга, визиря Сураджбала, губернатора Ладака, симпатичнейшего пенджабца, получившего философское образование в Лондоне.
Чтобы разнообразить мое пребывание в Лехе, он устроил на базарной площади большой матч поло,* а вечером перед террасой его дома были устроены танцы и игры.
Множество фейерверков проливали блистающий свет на толпы людей, привлеченных представлением. Они образовали большой круг, посреди которого группа исполнителей, переодетых в дьяволов, животных и колдунов, резвилась, порхая, прыгая и кружась в ритмичном танце под монотонную музыку двух длинных труб в сопровождении барабана.
Адский шум и неумолчные крики толпы ужасно утомили меня. Представление завершилось грациозными танцами тибетских женщин, которые, кружась и покачиваясь из стороны в сторону, доходили до наших окон и совершали низкие поклоны, приветствуя нас бряцанием медных и костяных браслетов на скрещенных запястьях.
В начале следующего дня я отправился в большой монастырь Химис, который в живописном окружении расположился на вершине скалы, возвышающейся над долиной Инда. Это один из главных монастырей страны, содержащийся на пожертвования местных жителей и субсидии из Лассы. По дороге к нему, перейдя Инд по мосту, возле которого гнездятся многочисленные деревушки, можно встретить нескончаемые дамбы, покрытые камнями с надписями, и чортены, которые наши гиды проводники старались обходить с правой стороны. Я хотел повернуть лошадь влево, но ладакцы тут же заставили меня вернуться, ведя мою лошадь под уздцы вправо и объясняя мне, что таков обычай их страны. Я пытался выяснить происхождение этого суеверия, но безуспешно.
Мы продолжили свой путь к гонпе, которая была увенчана видной издалека башней с зубчатыми парапетами, и оказались перед большой дверью, раскрашенной в яркие цвета, – входом в обширное двухэтажное величественное здание, в котором находился внутренний двор, вымощенный небольшими камнями.
Справа, в одном из его углов, была другая раскрашенная дверь, окованная медными пластинами. Это вход в главный храм, внутреннее помещение которого украшено рисунками идолов и где можно увидеть огромное изображение Будды, обрамленное множеством меньших божеств.
Налево – веранда, на которой установлено огромное молитвенное колесо, и здесь к нашему прибытию собрались все ламы монастыря со своим настоятелем. Под верандой расположилось несколько музыкантов, державших в руках барабаны и длинные трубы. По правую сторону двора ряд дверей вел в комнаты монахов, которые были сплошь убраны священными рисунками и украшены маленькими молитвенными колесами, увенчанными трезубцами с лентами и раскрашенными в красный и черный цвета.
Посреди двора возвышались две высокие мачты, с верхушек которых свисали хвосты яков и длинные бумажные ленты, исписанные религиозными заповедями. Вдоль всех монастырских стен можно было увидеть молитвенные гируэты, украшенные лентами.
Царило всеобщее молчание, все с волнением ожидали начала какого-то религиозного таинства. Мы заняли места на веранде неподалеку от лам. Почти тотчас же музыканты извлекли из своих длинных труб мягкие монотонные звуки, которым аккомпанировал странного вида круглый барабан, приделанный к укрепленной в земле палке.
С первыми звуками заунывной песни, исполняемой под эту причудливую музыку, двери монастыря широко распахнулись, впустив около двадцати человек, переодетых животными, птицами, дьяволами и чудищами всевозможного вида. На груди у них были фантастические изображения демонов и черепов, вышитые разноцветным китайским шелком, тогда как с их головных уборов, имеющих форму конических шапок, свисали длинные многоцветные ленты, покрытые надписями. На лицах они носили маски с вышитыми белым шелком черепами.
Облаченные таким образом, они медленно обошли вокруг мачт, время от времени воздевая руки кверху и выбрасывая в воздух левой рукой некое подобие ложки, часть которой представляла собой кусок человеческого черепа, обрамленного волосами, снятыми, я уверен, с вражеских скальпов.
Их шествие вокруг мачт вскоре перешло в какие-то непрерывные прыжки. После долгого раската барабана они внезапно остановились, но лишь затем, чтобы вновь двинуться, угрожающе взмахивая в небо маленькими желтыми, украшенными лентами, палочками.
В заключение, поприветствовав ламу-настоятеля, они приблизились ко входу в храм, за ними в тот же момент последовали другие участники маскарада, чьи лица были скрыты медными масками. Их костюмы были сшиты из разноцветных, покрытых вышивкой тканей. В одной руке каждый держал тамбурин, а в другой звенящие маленькие колокольчики. С каждого тамбурина свисал шар, который при малейшем движении руки ударялся о звучную кожу инструмента.
Эти новые исполнители несколько раз обошли двор, отмечая каждый круг оглушительным грохотом, который производили все тамбурины, звучащие в унисон. Они закончили, отбежав к дверям храма и сгруппировавшись на ступенях перед ним.
Затем последовало всеобщее молчание, вскоре нарушенное появлением третьей компании переодетых мужчин, их огромные маски изображали различных божеств, во лбу у каждого был третий глаз. Возглавлял шествие Тхлоган-Поудма-Джунгнас, буквально «тот, кто был рожден в цветке лотоса», в сопровождении другой маски в богатых одеждах с большим желтым зонтом, покрытым узорами.
Его свита состояла из разных пышно одетых богов: Дордже-Тролонг, Сангспа Коурпо (собственно, самого Брахмы) и других. Эти актеры, как объяснил сидящий рядом с нами лама, представляли шесть классов существ, способных видоизменяться, – богов, полубогов, людей, животных, духов и демонов.
По обе стороны от этих, степенно продвигающихся персонажей, выступали другие маски в шелковых одеяниях потрясающих расцветок. Они носили золотые короны с шестью рядами цветочных узоров, увенчанные остроконечными верхушками, и каждый держал в руках барабан. Они обошли вокруг мачт положенные три раза под звуки резкой, нестройной музыки и, наконец, уселись на землю вокруг Тхлоган-Поудма-Джунгнаса, который тут же, с восхитительной важностью, вложил два пальца в рот, издав пронзительный свист.
В ответ на этот сигнал из храма вышли молодые люди, одетые воинами. Они носили ужасные зеленые маски, украшенные маленькими треугольными флажками, короткие рубашки и ножные браслеты из украшенных лентами бубенчиков. Производя адский шум своими тамбуринами и бубенчиками, они кружили вокруг богов, сидящих на земле. Двое крупных мужчин, сопровождавших их и одетых в обтягивающие одежды, играли роль шутов, исполняя всевозможные гротескные движения и комичные трюки. Один из них, все время танцуя, постоянно ударял в барабан своего приятеля. Это вызывало восторг толпы, которая награждала его кривляния взрывами смеха.
Свежая группа актеров присоединилась к толпе, представляя величайшие силы Божественного. Их костюмы состояли из красных митр и желтых панталон. Они несли те же колокольчики и тамбурины и заняли места напротив богов.
Одни из последних исполнителей вышли на площадку в красных и коричневых масках, на груди у них было нарисовано три глаза. Они вместе с предыдущими актерами разделились на две группы и под аккомпанемент тамбуринов и обычной музыки исполнили дикий танец – бросаясь вперед, отступая, кружась в хороводе, и выступая колоннами, заполняя паузы низкими поклонами.
Через некоторое время это удивительное представление, ужасно утомившее нас, понемногу стало успокаиваться. Боги, полубоги, цари, люди и духи поднялись и, сопровождаемые всеми остальными участниками маскарада, направились ко входу в храм, откуда с необычайной торжественностью вышли несколько мужчин в удивительных костюмах, изображающих скелеты. Все эти выходы были заранее организованы, и каждый имел свое особое значение.
Толпа танцоров уступила место этим существам похоронного обличья, которые чинно направились к мачтам. Там они застыли на месте, перебирая кусочки дерева, свисающие по бокам, таким образом, чтобы в совершенстве имитировать стук челюстей.
Они трижды обошли двор, шествуя в ритме прерывистого боя барабанов и, наконец, затянули религиозную песнь. Еще раз поработав искусственными челюстями, они опустили на землю свои «зубы» и, еще немного неприятно покривлявшись, застыли на месте.
В этот момент изображение врага человеческого, сделанное из подобия гипса и помещенное у подножия одной из мачт, было поднято и разбито на куски; старейший из зрителей раздал эти кусочки скелетам в знак их безропотной готовности присоединиться к ним вскоре на кладбище.
Представление подошло к концу и лама-настоятель подошел ко мне и попросил сопровождать его на главную террасу, чтобы отведать цанга, лившегося рекой по случаю праздника. Я с удовольствием принял его предложение, поскольку моя голова гудела от затянувшегося спектакля, свидетелем которого я только что был.
Перейдя через двор и поднявшись по лестнице, украшенной рядами молитвенных колес, мы прошли две комнаты, уставленные идолами, и вышли на террасу, где я уселся на скамью напротив почтеннейшего ламы, глаза которого светились умом. Затем три монаха принесли нам кувшины с пивом, наполнили маленькие бронзовые чашки, которые вначале поднесли своему настоятелю, а потом мне и моим спутникам.
«Вам понравился наш маленький праздник?» – спросил меня лама.
«Я нашел его очень интересным! – ответил я. – На самом деле, я все еще нахожусь под впечатлением от увиденного. Но по правде говоря, я и в малейшей степени не подозревал о том, что буддизм в религиозных церемониях может предстать в такой причудливой форме».
«Ни одна религия, – ответил лама, – не имеет более театрализованных церемоний, чем наша. Но эта ее ритуальная часть ни в коей мере не нарушает фундаментальные принципы буддизма. Мы рассматриваем их как практическое средство поддерживать у невежественных толп любовь к единому Творцу и покорность Ему, совсем так же, как родители с помощью куклы завоевывают привязанность и послушание своего ребенка. В народе, точнее сказать в необразованных массах, мы видим Детей нашего Отца».
«Но какое значение, – продолжал я, – имеют все эти маски, костюмы, колокольчики и танцы – одним словом, все представление, которое явно проведено по определенной программе?»
«В году у нас есть несколько подобных праздников, – ответил лама. – Представляются мистерии, и актеры приглашаются принять в них участие. Им дается полная свобода в отношении движений и жестов, и предписывается придерживаться только определенных деталей и канвы главной идеи.
Наши мистерии – не что иное, как пантомимы, призванные показывать богов, пользующихся таким почитанием, которое дает человеку в награду чистоту души и веру в бессмертие.
Актеры получают свои костюмы в монастырях и играют после общих указаний, которые допускают полную свободу действий. Эффект, который они производят, действительно впечатляет, но лишь один наш народ и может воспринять смысл этих представлений. Вы также, как я понимаю, прибегаете к подобным действам, которые, однако, ни в коей мере не изменяют ваших принципов монотеизма».
«Простите меня, – сказал я вновь, – но наверняка множество идолов, которыми уставлены ваши гонпы, являются вопиющим нарушением этих принципов?»
«Как я уже говорил, – отвечал лама, – человек живет и всегда будет оставаться в своем детстве. Он все понимает, видит и ощущает величие природы, но все же не способен понять Великий Дух, творящий и одушевляющий все.
Человек всегда ищет то, что доступно его ощущениям; ему никогда не удавалось долго веровать в то, что ускользало от материальных чувств. Он всегда делал все возможное, чтобы изыскать прямые способы своего общения с Творцом, создавшим столько добра и в то же время, как ошибочно полагает человек, так много зла.
По этой причине человек восхищался каждым проявлением природы, имеющим благотворное влияние. Яркий пример этому – древние египтяне, которые боготворили животных, деревья и камни, ветер и дождь.
Другие нации, в равной степени погрязшие в невежестве, осознав, что дожди не всегда приносят богатые урожаи, а животные могут не слушаться своих хозяев, искали прямых посредников между собой и великими таинствами непостижимого могущества Творца. Поэтому они создали идолов, которых считали беспристрастными по отношению к окружающему миру и к чьему посредничеству постоянно обращались.