Подзуживая его, в тот момент, когда громкость спора возросла до угрозы, что нас высадят, и Людмила уже очень сожалела, что вообще начался этот разговор и сама кипятилась, пытаясь вставить примеры великих художников и артистов, ученых и политиков, которые все равно были Марку «пофигу», я сказал
А вы можете бить и кавказцев и евреев в одном лице! » Два в одном».
Как это? — страшно удивился он.
Ну, есть же кавказцы — евреи.
Какие евреи?
Грузинские, азербайджанские, армянские, чеченские — продолжал я иронизировать
Что, армяне бывают евреи? — обратился Марк к своему попутчику.
Кажется да — ответил тот.
Прошу поподробнее — обратился Марк ко мне с интересом.
И так, он был готов к разговору о том, что он не может называться православным патриотом, пока не будет воцерковлен, и о том, что не нации виноваты, а негодяи, которые есть во всех нациях, и о том, что патриотизм должен быть умным и лучше любящим, как всегда было на Руси. И еще о многом, пока не кончилась дорога, и пока мы мирно не распрощались, пообещав, что встретимся вновь.
Ну ,что Людмила, нужная была попутка? — спросил я.
Еще какая нужная — ответила своим красивым, любимым миллионами россиян голосом, Людмила Кириллова — мне самой многое стало ясно. И мы долго еще говорили о попутчиках, о их патриотизме, и о том, какие они хорошие.
Увиделись мы с Марком примерно через год. Они приехали в том же составе, что и были в машине. Попросили показать храм, рассказать о православии и о службе. Долго беседовали, и в беседе он посетовал, что их » патриотические» дела заглохли. С тех пор они никого не побили. Мало того: в их » патриотической» среде начались разборки, кто какой национальности среди них. Начали делить власть и…. В общем, он пока отошёл от такого » патриотизма».
Мы опять говорили, что в любви больше патриотизма, чем в войне, и он теперь нехотя соглашался. Но тему Кавказа мягко обходил, все-таки не совсем со мной соглашаясь.
Потом он заезжал еще.
И вот теперь;
Он громко и торопливо постучался и сразу сам вошёл в дом.
А, мой татарин приехал! — пошутил я
Да я не татарин, я чисто русский — отшутился Марк, сделав ударение на — » чисто».
Ну что у тебя — начал я разговор
Батюшка, я тороплюсь. Еду из Ярославля. Там на дороге сейчас была страшная авария. «Жигуленок » врезался в «КамАЗ». Загорелся. Водителя еле вытащили. На нем уже вся одежда обгорела но, кажется, будет жить. Он даже еще разговаривал. Батюшка — помолись о нем. Сергием зовут. Так страшно все было. Там ребята одни такие молодцы. Прямо в огонь бросались. Троих сначала вытащили, а водитель застрял. Они к машине кидаются, а все остальные боятся, что она взорвется. Все-таки вытащили — такие молодцы.
Да, русские в трудной ситуации на все способны. Вставил я, продолжая давний разговор
Да они не русские, они — азербайджане, но такие героические ребята. Батюшка, может это и не полагается, но помолись о них нехристях — сказал он, пряча взгляд в пол и произнося » нехристи» ласково и уважительно.
Комок радости подступил к моему горлу, и мы обнялись. Он неуклюже меня прижимал. Большой, с крючковатым носом, со смугловатой кожей, с сосулистыми волосами, сухой в оправдание своего имени, и ЧИСТО РУССКИЙ, с душой вселенской загадочности и любви.
Да будет Божья благодать с тобою — настоящий патриот Марк.
Глава 3
Просто чудеса
Предисловие
Только на первый взгляд эти события не связаны между собой, и являются частными и отдельными. На самом деле они объединены, хотя бы, одним промыслом Божьим, Его милосердием. И сколько не задавайся вопросом — почему так? за что? Ответ один — Он любит нас. Любит всех, какими бы не были, как бы низко не пали, как бы не извратили своей человеческой сути. Любит и при жизни и после неё, оставляя надежду на спасение и после смерти в молитвах ближних, в их жизни и их служении Ему. Об этом и эти истории, в которых мы видим, что все подчинено Его власти, что все окружающее нас может стать орудием Его промысла, проповедью Его Правды
Спаситель Николай
Был праздник, и она, отстояв всю службу, ушла домой. Дома, пообедав, отдохнув, решила, что пора и поработать. Ну и что, что праздник? Уже попраздновали можно и поработать. Суета! Решила пойти, прополоскать на речке бельё. Благо речка в двух шагах. О чем разговор. Но на всякий случай помолилась Святому Николаю, взяла тазик и пошла. Спустилась с горки, а вот и мостик. Ничего не успевая сделать, как шла, так, не замедляя скорости, и поехала по льду. В проруби оказалась по горло. Руками вроде за лёд зацепилась, но чувствует что вылезти, в её то годы, в тяжёлом пальто и валенках, которые, промокнув, стали не подъемными, всё равно не сможет. Кричать — от ледяной воды дыханье сперло.
Сосед мельком, в окно, видел, как она пошла на реку. Отвернулся от окна и подумал — я сейчас шёл через озеро, а там, на мостках мужики ловили мотыля и воды налили. Как соседка на них полоскать будет? — Скользко! Выглянул в окно, проруби из окна не видать. Какая- то, тревога защемила сердце. Он встал и, набросив пальто, вышел из дома. На мостках соседки не было, а из проруби её голова торчит. Вытащить её было трудно, тяга не подъемная, да и раскричалась, разохалась. Соседа звали Николай. Она всем на следующий день рассказывала — меня Святой Николай спас.
Р.С.
Рассказал я эту историю в кабаинете у первого проректора Международной Российской Академии Туризма Игоря Зорна, а он и говорит
Мы однажды были в гостях вместе с Адмиралом Горшковым и заговорили о чудесах , а он и рассекзал как в войну с караваном судов они попали в заминированную зону. Идут медленно на куда не направятьс везже на мины натыкаются. И вдруг на воде показался седой старик. И пошёл прямо по воде. Корабли пошли за ним и вышли целыми из минного поля.
Чудотворец Николай? — Спросил я.
Да!
Вставай! Сиротой остаёшься!
— Меня тоже Николай — чудотворец спас,- заявила Антонина, услышав рассказ «утопленницы».
— -Как это? — удивились присутствующие. — Да давно дело было. Мы с мамой тогда вдвоем жили. Мне лет десять было. А домик такой маленький. Одна комнатка. Ночью я на кровати спала, а мама на полу. Вот однажды легли спать, ночью вдруг меня кто-то тихонько будит. «Вставай, сиротой остаешься!» Я проснулась, у кровати стоит какой — то старичок. Ласковый такой, я даже не напугалась. А он опять: «Вставай! Сиротой остаешься!» Я встала и к маме, рассказать хочу, а она не двигается. Я её толкаю, а она никак не просыпается. Я тут напугалась. Оделась быстро и к соседям побежала. Бужу их ночью, кричу, что с мамой плохо! Они бросились к нам. Начали что-то делать. Кто-то к фельдшеру побежал. А сосед сбегал за лошадью. Маму в больницу и увезли. Инсульт у неё случился. Удар, как тогда сказали. В больнице нам сказали, что ещё бы час, и не спасли бы маму. Соседи меня пытать:
— — Как ты услыхала-то?
А я им говорю:
— — Да старичок меня разбудил.
— Они говорят
— — Какой старичок?
— Ну, я рассказываю. А они подвели меня к иконке и спрашивают:
— — Не он?
— — Он, — говорю, — только одежда простая и без шапки.
— А они говорят:
— — Это Святой Николай. Ты запомни это и молись ему.
— Я запомнила и всегда молюсь. Мама моя выздоровела. Не сразу, конечно, но даже работала потом. Померла, когда я замуж вышла. А когда я немного подросла, я поняла, почему он сказал — «сиротой остаешься.» У нас действительно больше никакой родни не было. Я бы круглая сирота была.
Не живи так!
Мне позвонил знакомый.
— Приди, пожалуйста, поговорить надо. Мы с ним часто, тогда задушевно разговаривали. Ну, думаю, посидим. Каково же было моё удивление, когда он дома оказался не один, а с незнакомой мне женщиной.
— Прости, что я тебя не предупредил, но у нас к тебе разговор есть.
-Ну, разговор так разговор. Начали с чая и с конфет, которые, по-видимому, принесла предусмотрительно эта женщина. Рассказывать они не спешили, говорили:
— Попейте сначала чайку, а потом расскажем.
-Конечно, потом я понял, что расскажи они мне всё раньше, то уже было бы не до чайку. Когда расправились с чаем, хозяин из кухни, пригласил нас в комнату. Ну, думаю, дело не шуточное. В комнате расположились в креслах, и она начала рассказ.
— Что делать, батюшка? Что делать? Мы всё сделали, сорок петухов покупали, детям сорок рублей раздавали, думали всё нормально, а оно вон как.
-Расскажите, говорю, толком. Какие петухи? Какие деньги?
-Так висельник же у нас…- как само собой разумеющееся, и с некоторым раздражением сказала женщина.
-Погодите! Какой висельник? — переспросил я.
-Ну, муж у меня повесился, — опять раздраженно сказала она. — Тихий такой был. И не жаловался особенно-то ни на что. После похорон старухи говорят: «Купите сорок петухов, раздайте деньги и всё будет нормально.» Мы всё сделали. Только петухов, знаете, как трудно купить?!
— И куда Вы столько петухов дели?
-Да нет, — отвечает, — брать их не надо. Приходишь к хозяйке и деньги отдаешь, как будто купила, а петуха ей оставляешь. Это примета такая. Сказали — всё нормально будет.
-Ерунда всё это, — сказал я, — но что случилось.
— Случилось страшное. Мы чуть с ума не сошли. Дочь моя оказалась после смерти отца в больнице. Я одна и бегала с этими петухами. Так вот, лежит она в кровати, и вроде бы спит. И света в палате не было. Но еще и не темно, вечер только. В палате-то она одна оказалась. И вдруг дверь открывается и в палату входит отец. Да не просто входит, а спиной. Но она со спины-то видит, что отец. Хотя одежда на нем какая-то новая. Вошёл и встал у двери. Она его окликает: «Отец! Ты, что ли?» Он так и говорит: «Да, я!» Она ему: «Вошел, так повернись ко мне.» Он отвечает: «Я бы повернулся, да ты сильно напугаешься». «Почему я напугаюсь? — отвечает дочь, — Видела я тебя всякого, и мертвого видела.» Он говорит: «Теперь мне худо.» » Что случилось?» » Да отпустили меня сказать — НЕ ЖИВИТЕ ТАК!» » Как это — так? — возмутилась дочь. — Да повернись ты!» Он говорит: «Сейчас повернусь, а ты запомни!» И… повернулся. А там, где у него открытые места: на руках и на лице ничего не видно, только черви копошатся. Капает, запах страшный. Дочь закрыла глаза и как закричит. Дверь опять скрипнула. Она глаза открыла, а стоит медсестра. Стоит и морщится: » Что это у вас так протухло?» А дочь ни жива, ни мертва. Даже ночевать в больнице отказалась. Вчера это было, а сегодня как раз сороковой день. Я вот рассказала ему, — она показала на моего знакомого, — а он говорит: «К батюшке обратись».
— Она замолчала. Я понял, что дело не в нем, а в них. Говорю:
-А почему он так сказал-то.
-Да не знаю. Мы вроде нормально живём. Дочь учится. Книжки разные читает. Тут гороскопами, да экстрасенсами увлеклась. Сама чего-то руками делает.
— А муж книжки читал? — спросил я.
-Да нет. Никогда не читал. Газеты иногда. Правда, когда он повесился, мы у него под матрасом нашли странную книжку, кажется, «Связь человека с дьяволом».
— Я понял, о чем она говорит, и кажется, начал понимать, в чем дело. Мне стало его, висельника, жалко.
— Может, он был сумасшедший?
-. Да нет, что вы, батюшка, — оборвала все ниточки женщина. Тогда я понял, что ему не помочь, а вот их надо как- то спасать от этой жизни. Я начал объяснять, что не стоит дочери связываться со всей этой чепухой, и книги такие не стоит искать и читать. Предложил в храм прийти, исповедоваться и причаститься. Женщина хотела от меня слышать другое, а не поучения, как им с дочерью жить — они-то всегда правильно живут. Вот он «подкачал» — повесился. И что с ним делать? «А он придёт еще? — вдруг спросила она. — Дочь боится, что придёт. Говорит, что надо к колдуну съездить?»
— Я был тут лишний, предлагал я им чего-то не то и не так — лицо женщины говорило об этом более, чем выразительно.
Просто Мария.
День был обычный. Солнечный и теплый. С утра пришли и пригласили меня причастить больного. Всё шло нормально. Я сходил и причастил его. Только когда в конце надо было дать ему поцеловать крест и евангелие, я огорчился тому, что у меня нет небольшого приличного Евангелия, а лишь его современный вариант. Когда вышел из дома, я еще раз вспомнил об этом, но где взять старинное Евангелие не придумал. Да и не главное это было тогда. Не спеша, я шел домой. У дома стояла одна старушка, наша прихожанка. Через толстенные стекла очков она смотрела на меня и немного неуверенно просила — Батюшка, тебя Мария зовет. Говорит: «Может он придёт?» О Марии я слышал, и давно хотел сходить познакомиться. Говорили, что она дочь священника, и что именно она сохранила здесь молитву, поскольку к ней все ходили тихонько помолиться, когда церковь была закрыта. Я не стал откладывать визит, и прямо, не заходя, домой, пошёл к Марии. «Батюшка пришёл!» Закричала моя провожатая с порога , так как Мария была глуховата. Мария лежала на кровати и сразу протянула руку к тумбочке. Когда я к ней приблизился, в руке у неё была маленького формата старая книга.
— Это тебе, батюшка, — сказала Мария чуть хитровато, — больных будешь причащать, как следует.
Я открыл книгу и на минуту потерял дар речи. Это было Евангелие.
-Ты откуда знаешь? — первое, что спросил я у неё.
-Бери, бери! — сказала она улыбаясь. А потом был долгий разговор, рассказы о том, как жили, как веру хранили. Она всё о других говорила. Расстались мы с ней, как родные. После я еще раза два к ней приходил, занимаясь историей местной церкви, кое — что уточнял и спрашивал. Потом меня, та же старушка в толстых очках еще раз пригласила к Марии.
-Причаститься, — говорит, — ей нужно. В назначенное время я пришёл. В доме горела лампадка и несколько свечей. Мария была, чисто, по-праздничному одета, строгая и внимательная. Почти не разговаривая, попросила причастить, и при причастии все делала тщательно и строго. Но после причастия заулыбалась и стала спрашивать, как мы живем, жаловаться, что по болезни, так и не побывала в открытой церкви. Она на прощание мне легко и спокойно сказала — Прощай, батюшка, я на этой неделе умру.
Я, конечно, начал отшучиваться:
-Живи ты еще сто лет, и лучше ты за нас у этих икон молись. Но Мария была спокойна и упорна:
— Прощай, прощай.
На третий день пришла старушка в очках. Как только я открыл дверь, то понял, что Мария ушла. Отпевание назначили в храме. Община как-то необычно готовилась к нему. Все пришли заранее, все установили. Я впервые видел, чтобы в храме, на отпевании было столько народу. Служба шла легко и бодро. Никто не плакал и не ходил по храму. Пели все громко и стройно. Решили Марию нести из храма до кладбища на руках, и я пошёл впереди. Но когда открыли дверь храма, то все ахнули. На улице шёл невообразимый снегопад, крупные снежищи, закрывали все, и в десяти метрах ничего не было видно. Процессия медленно двигалась, и в непроницаемом снегу пение было глухим и тихим. Все вокруг было тихо и бело. Однако, когда вышли на окраину, все удивились еще раз; сразу за последним домом снег кончился, и на кладбище было ослепительное февральское солнце и голубое небо. Все замолчали и несли гроб тихо, скрипя подошвами по морозному снегу. Стена снега так и осталась у последнего дома и, когда мы подошли к кладбищу, то окружавший снег заслонил весь мир, было только солнце, небо и кладбище. Прощались все тоже без плача, но целовали Марию, как живую. Горб спустили в могилу, и я первый взял землю, чтобы посыпать её крестом сверху на гроб. Когда первый комочек ударился о гроб, раздался сильный грохот. Я даже сжался, не поняв, что это было, и вдруг ещё и ещё раскат. В февральском небе грохотал гром. Снег, солнце, гром. И настроение у всех не печальное, а скорее радостное. Вот тогда я понял: как, умирают, и как хоронят праведников. И как я обрадовался, узнав вскоре, что святые не только те, кто канонизирован и в календарь занесён. Еще больше святых безымянных. Таких, как Мария.
Генкин крест.
Генка был бродяга по натуре. Таких, как он, у нас в церкви перебывал не один десяток. Приходят они с невинным видом, и даже могут неплохо работать. Но не долго. Страсть к перемещению гонит их по стране. Генка задержался у нас довольно надолго. Работал на устройстве ограды вокруг храма и даже собственными руками выложил из камня широкую лестницу на центральной дорожке, ведущей в храм. Нужно было видеть, как он целовал каждую ступеньку своей лестницы и плакал, распластавшись на нижней ступеньке, — первый раз в жизни сделал действительно для души. Конечно, у Генки была страсть. Не трудно догадаться, что это страсть к спиртному. Но он старался держаться. Однако. Конечно, нет — нет, да сорвется. Три дня он пьет, а потом на коленях ползет прощение просить. Прощали несколько раз. Однажды они выпили и устроили скандал. Мимо проходила милиция. И Генку забрали в кутузку. Забрали дня на три. После того, как он вышел, он прибежал с круглыми глазами ко мне и в руках у него был его крестик. Надо сказать, что крестик был не простой. Генка копал яму под сваленным нами деревом, для того чтобы выкорчевать его корневище, и нашёл крестик. Крестик был старый, медный, довольно большой. Мне показалось, что он из старой могилы, которые были раньше вокруг храма. Но Генка добросовестно показал мне место, где его нашел и признаков могилы я не обнаружил. Генка непременно хотел надеть крестик на себя. На мои неуверенные попытки отговорить его, он не обратил внимания, нашёл толстую капроновую бечёвку, продел с трудом её в ушко, и даже пришел попросить меня завязать веревку, так как она была очень коротка и через голову не пролезала. Я еще сказал, что такая веревка опасна, поскольку, если за неё зацепишься, то скорее удавишься, чем её оборвешь. И уж тем более её нельзя будет никогда снять. Генка уверил, что он и не собирается снимать крест, и попросил, даже, запаять ему на огне спички концы веревки, чтобы нельзя было и развязать. Я с трудом на это согласился, но сделал. Крест был прикреплён к нему намертво. Так вот, этот крестик и держал в руках Генка, округляя глаза и, пытаясь что — то сказать. Наконец его прорвало.
— Батюшка, я в милиции утром очнулся, а креста на мне нет. Ну, думал я, кто-то срезал. Ведь не мог же он сам слететь. Думаю, вроде я и не сильно пьяный был, чтобы с меня срезали незаметно. Конечно, расстроился, что без креста в милиции сижу. Ну, думаю, теперь надолго меня засадят. Но они выпустили. Пришел я в дом. Стал кровать разбирать, а крестик там… И смотри, веревка целая.
Я взял веревку, и, не веря своим глазам, ощупал её и проверил запаянный на спичке узел. Все было так, как я раньше сделал. Генка почти вырвал у меня крест и показал, что через голову он никак пролезть не мог. — Ну, Генка, — сказал я, — крест не захотел с тобой в тюрьму идти.