Джейн Остен. Гордость и предубеждение. Книга. Читать онлайн.

Она тут же разыскала Джейн, которая уже успела поговорить на интересовавшую их тему с мистером Бингли. Сестра встретила ее сияющей улыбкой, свидетельствовавшей о том, сколько радости доставил ей этот вечер. Догадавшись о мыслях Джейн по выражению лица, Элизабет поняла, что все ее сочувствие неудачам мистера Уикхема, негодование против его врагов и прочее значат очень немного по сравнению с надеждой на грядущее счастье сестры.
– Мне, конечно, хотелось бы узнать, – сказала она с не менее приветливой улыбкой, – удалось ли тебе что-нибудь выяснить о мистере Уикхеме. Но, быть может, ты провела время так приятно, что могла думать лишь об одном человеке? Я на тебя не обижусь.
– Я вовсе про него не забыла, Лиззи, – ответила Джейн. – Но, увы, не могу сказать тебе ничего утешительного. Мистеру Бингли эта история мало знакома. В чем именно мистер Уикхем виноват перед мистером Дарси, он не знает. Но он готов поручиться за добропорядочность, честность и благородство своего друга. И он убежден, что мистер Уикхем не заслуживал даже той заботы, которую проявил по отношению к нему мистер Дарси. Меня это огорчает, но из его слов, так же как из слов мисс Бингли, следует, что мистера Уикхема нельзя считать порядочным человеком. Боюсь, он вел себя слишком неосмотрительно и тем самым лишился уважения мистера Дарси вполне заслуженно.
– А мистер Бингли знаком с мистером Уикхемом?
– Нет, он его ни разу не видел до встречи в Меритоне.
– В таком случае его взгляды на Уикхема заимствованы у мистера Дарси? Что ж, я вполне удовлетворена. Ну-с, а какие у него сведения о церковном приходе?
– Он не припоминает в точности обстоятельств, хотя не раз слышал о них от своего друга. Приход, кажется, был оставлен за Уикхемом только условно.
– Я не сомневаюсь в искренности мистера Бингли, – сказала Элизабет как можно мягче. – Но извини меня, если я не удовлетворюсь общими фразами. Мистер Бингли, конечно, должен добросовестно защищать интересы своего друга. Но так как некоторые части этой истории ему неизвестны, а с остальными он знаком только со слов самого мистера Дарси, я позволю себе относиться к обоим молодым людям по-прежнему.
После этого она перевела разговор на гораздо более приятную тему, которая не вызывала между ними никаких расхождений. С радостью услышала она от Джейн, сколько счастливых и вместе с тем робких надежд вызывает в ней ухаживание мистера Бингли. И Элизабет высказала все, что было возможно, чтобы поддержать в ней эти надежды. Когда к сестрам присоединился мистер Бингли, Элизабет отошла в сторону и отыскала мисс Лукас. Она едва успела ответить на вопрос подруги о том, понравился ли ей последний партнер по танцам, как к ним подошел мистер Коллинз и в крайнем возбуждении сообщил, что он имел удовольствие только что сделать важнейшее открытие.
– Благодаря чистейшей случайности, – сказал он, – я обнаружил в этой комнате близкого родственника моей патронессы. Мне посчастливилось услышать, как он в разговоре с молодой леди, являющейся украшением этого дома, упомянул имена его кузины мисс де Бёр и ее матери леди Кэтрин. Случаются же на свете подобные чудеса! Кто бы мог подумать, что здесь, на этом балу, я встречусь чуть ли не с племянником леди Кэтрин? Я благодарю небо за то, что у меня вовремя раскрылись глаза и я могу засвидетельствовать ему мое почтение! Конечно, я не премину совершить это сию же минуту. И я уповаю на то, что он простит мне медлительность, которая оправдывается лишь моей неосведомленностью.
– Не собираетесь ли вы представиться мистеру Дарси?
– О разумеется. Я буду покорнейше просить у него прощения за то, что не сделал этого раньше. Думаю, что он в самом деле приходится племянником леди Кэтрин. И я буду в состоянии заверить его, что всего неделю тому назад здоровье ее светлости не оставляло желать лучшего.
Элизабет попыталась по возможности удержать мистера Коллинза от этого шага. Она доказывала, что Дарси сочтет обращение к нему незнакомого человека скорее непозволительной вольностью, нежели данью уважения к своей тетке, что здесь они вполне могут не обращать друг на друга внимания и, наконец, что если бы даже в этом и возникла необходимость, то первый шаг к знакомству должен был сделать мистер Дарси, занимающий более высокое положение в обществе. Мистер Коллинз выслушал ее с видом человека, твердо решившего поступить по-своему, и, когда она замолчала, ответил:
– Дорогая моя мисс Элизабет! Я питаю самое высокое мнение относительно вашей превосходной способности судить о вещах, в которых вы хорошо разбираетесь. Но позвольте мне сказать, что имеется глубокое различие между нормами человеческих отношений, принятыми среди мирян, и теми, которые определяют поведение священнослужителей. Я должен присовокупить к этому, что ставлю служение церкви, в смысле почетности, вровень с исполнением самых высоких обязанностей в королевстве, – конечно, если только не забывать, что это служение должно осуществляться с подобающим смирением. А потому разрешите мне следовать в данном случае голосу совести, который призывает меня совершить то, что я нахожу своим долгом. Простите меня за нежелание воспользоваться вашим советом, которым я готов руководствоваться в любом другом деле. Но при сложившихся обстоятельствах я полагаю себя по образованию и опыту более способным судить о правильности своего поведения, нежели подобная вам юная леди.
Отвесив глубокий поклон, мистер Коллинз покинул Элизабет и направился прямо к мистеру Дарси. С тревогой стала она наблюдать, какое действие произведет на Дарси это неожиданное обращение. При первых же словах кузена Дарси явно удивился. Мистер Коллинз начал с торжественного расшаркивания, и, хотя речь его до нее не долетала, ей казалось, что она слышит фразу за фразой, по мере того как по движению его губ разгадывала произносимые им слова: “извинения”, “Хансфорд” и “леди Кэтрин де Бёр”. Ей было крайне досадно видеть, что ее родственник выступает перед мистером Дарси в столь комической роли. Последний смотрел на Коллинза с нескрываемым изумлением и, когда тот наконец позволил Дарси заговорить, ответил ему очень холодно. Это, однако, нисколько не обескуражило мистера Коллинза и не удержало его от новой тирады, продолжительность которой, казалось, еще больше увеличила презрение к нему мистера Дарси, так что, когда она закончилась, он только слегка кивнул головой и пошел прочь, в то время как Коллинз возвратился к Элизабет.
– Поверьте, я ни в коей мере не разочарован оказанным мне приемом, – сказал он, подойдя. – Мистер Дарси весьма доволен моей почтительностью. Он разговаривал со мной необыкновенно любезно и даже отплатил мне комплиментом, сказав, что достаточно знает разборчивость леди Кэтрин и не сомневается, что ее благосклонностью могут пользоваться только истинно достойные люди. Как это прекрасно сказано! Право, мне он очень понравился.
Так как самой Элизабет уже нечего было ждать от бала, она почти все внимание сосредоточила на сестре и мистере Бингли. Это навело ее на приятнейшие мысли, от которых она почувствовала себя почти такой же счастливой, как Джейн. В своем воображении она уже видела сестру хозяйкой этого дома, живущей в довольстве и счастье, которое может возникнуть только в браке, основанном на настоящей любви. При таких обстоятельствах она считала себя даже способной полюбить сестер мистера Бингли. Было очевидно, что мысли миссис Беннет сосредоточены на том же, и Элизабет твердо решила держаться от нее поодаль, боясь, как бы мать не сказала ей чего-нибудь лишнего. Однако, усаживаясь за стол, Элизабет, к своему огорчению, оказалась почти рядом с миссис Беннет. С досадой услышала она, что непрекращающийся громкий разговор матери с самым неподходящим человеком – леди Лукас – посвящен не чему иному, как предстоящей женитьбе мистера Бингли на Джейн. Тема была настолько увлекательной, что в своем перечислении преимуществ будущей партии миссис Беннет была совершенно неутомима. Прежде всего она поздравляла себя с тем, что Бингли такой милый молодой человек, что он так богат и живет всего в трех милях от Лонгборна. Далее она с восторгом говорила о том, как привязались к Джейн сестры мистера Бингли и как они должны радоваться возможности взаимно породниться. Более того, как много хорошего это событие сулит ее младшим дочерям, которые после замужества Джейн окажутся на виду у других богатых мужчин. И, наконец, как будет удобно ей, в ее возрасте, оставлять своих незамужних дочерей на попечение замужней сестры и появляться в обществе, только когда ей заблагорассудится – обстоятельство, которое, в соответствии с общепринятыми взглядами, следовало непременно выдавать за приятное, хотя трудно было найти человека, менее охотно сидящего дома, чем миссис Беннет. В заключение выражалось множество пожеланий, чтобы леди Лукас оказалась столь же счастлива в ближайшем будущем, хотя всем своим видом миссис Беннет отчетливо и с торжеством давала понять, что считает это совершенно невероятным.
Тщетно дочка пыталась унять поток материнского красноречия или хотя бы упросить мать, чтобы она выражала свои восторги не таким громким шепотом, ибо он, как замечала к своей невыразимой досаде Элизабет, почти полностью доходил до ушей сидевшего напротив мистера Дарси. Мать только сердилась на нее, говоря, что она несет чепуху.
– Кто такой для меня твой мистер Дарси, чтобы мне его бояться? Разве мы у него в долгу за любезное обращение, чтобы стараться не сказать ему чего-нибудь не по вкусу?
– Мама, ради бога, попытайтесь говорить тише. Для чего оскорблять мистера Дарси? Разве вы этим хорошо зарекомендуете себя перед его другом?
Уговоры, однако, не производили на мать никакого действия. Миссис Беннет продолжала во всеуслышание разглагольствовать о питаемых ею надеждах, и Элизабет то и дело приходилось краснеть от стыда и досады. Ей было трудно удерживаться от того, чтобы время от времени не бросать взгляд на Дарси, каждый раз убеждаясь, насколько основательны ее опасения. Хотя Дарси и не всегда смотрел в сторону миссис Беннет, она была убеждена, что его внимание сосредоточено именно на ней. При этом выражение его лица постепенно менялось: если вначале на нем было написано негодующее презрение, то под конец оно было исполнено мрачной и неуклонной решимости.
В конце концов, однако, красноречие миссис Беннет иссякло, и леди Лукас, которая во время этих, едва ли разделяемых ею, восторженных излияний неоднократно подавляла зевки, получила наконец возможность спокойно сосредоточиться на курице и ветчине. Элизабет начала было уже приходить в себя. Однако передышка оказалась короткой. Когда ужин окончился, заговорили о музыке, и ей пришлось перенести еще одно унижение, увидев, как Мэри после недолгих уговоров приготовилась ублажать публику своим искусством. Элизабет попыталась взглядом предотвратить такую самоотверженность с ее стороны, но тщетно. Обрадовавшись возможности показать себя во всем блеске, Мэри не хотела ничего понимать и тут же уселась за фортепьяно. С крайней досадой Элизабет, не отрывая глаз, наблюдала за сестрой и нетерпеливо следила, как та переходит от куплета к куплету. Окончание песни, впрочем, не принесло облегчения – уловив среди одобрительных возгласов намек на просьбу продлить доставленное удовольствие, сестра тотчас же принялась за новую. Мэри не обладала никакими данными для выступлений перед публикой: голос у нее был слабый, манера исполнения – вымученная. Элизабет была в отчаянии. Она посмотрела на старшую сестру, чтобы узнать, как эту же муку переживает Джейн. Но Джейн очень мило болтала с Бингли. Элизабет взглянула на его сестер и увидела, что они делают насмешливые знаки друг другу и мистеру Дарси, который, однако, сохранял непроницаемо мрачное выражение. Наконец она бросила взгляд на отца, умоляя его вмешаться, так как иначе Мэри могла бы продолжать свое пение до утра. Он понял ее и, когда Мэри закончила вторую песню, громко сказал:
– Этого вполне хватит, дитя мое. Ты уже достаточно долго услаждала наш слух. Позволь теперь и другим молодым девицам себя показать.
Хотя Мэри и сделала вид, что его слова до нее не дошли, она все же была ими несколько сконфужена. А Элизабет, переживая обиду за сестру и досадуя на отца, чувствовала, что своим вмешательством только ухудшила дело. Между тем стали искать нового исполнителя.
– Если бы мне, – произнес мистер Коллинз, – посчастливилось обладать музыкальными способностями, я, несомненно, счел бы для себя удовольствием порадовать общество какой-нибудь арией. Ибо я нахожу музыку самым невинным развлечением, вполне совместимым с положением служителя церкви. Разумеется, я не считаю, что мы вправе уделять музыке слишком много времени – существует столько дел, требующих от нас внимания. Если бы вы знали, сколько обязанностей у пастыря церковного прихода! Во-первых, ему нужно распределить десятину, заботясь при этом о своих интересах и не нарушая в то же время интересов своего патрона. Далее, ему необходимо сочинять проповеди. Остального времени едва хватает на исполнение церковных обрядов и заботу об усовершенствовании своего жилища, комфортом которого он ни в коем случае не вправе пренебрегать. Столь же важно для него проявлять внимание и участие ко всем окружающим и в особенности к тем из них, кому он обязан своим положением. И я отнюдь не освобождаю себя от подобного долга, так же, как не стал бы хорошо думать о человеке, который упускает возможность выразить почтение любой особе, находящейся в родственных отношениях с его патроном!
И он заключил свою речь, произнесенную таким громким голосом, что ее услышала половина собравшегося общества, поклоном в сторону мистера Дарси. Кое-кто из присутствующих пристально посмотрел на мистера Коллинза, кое-кто улыбнулся. Но никого его речь не позабавила больше, чем мистера Беннета, в то время как миссис Беннет вполне серьезно ее одобрила, поведав тихим голосом своей соседке леди Лукас, что мистер Коллинз необыкновенно умный и достойный молодой человек.
Элизабет казалось, что, если бы все члены ее семейства нарочно сговорились выставить в этот вечер напоказ свои недостатки, им едва ли удалось бы выполнить это с большим блеском и добиться более значительного успеха. К счастью для мистера Бингли и Джейн, некоторые номера этого спектакля, по-видимому, ускользнули от внимания молодого человека, не слишком чувствительного к проявлениям человеческой глупости. Однако достаточным злом было уже и то, что для его сестер и мистера Дарси открывалась великолепная возможность высмеивать ее родню. И Элизабет не могла решить, что для нее было. более невыносимо: вызывающие улыбки двух леди или молчаливое презрение джентльмена.
Остаток вечера принес ей мало приятного. Ее продолжал мучить мистер Коллинз, неотлучно следовавший за ней по пятам. Не будучи в состоянии уговорить ее танцевать, он своим присутствием лишал ее возможности принять приглашение какого-нибудь другого кавалера. Тщетно уговаривала она его воспользоваться обществом других барышень, предлагая познакомить его с любой из присутствовавших на балу. Мистер Коллинз утверждал, что он равнодушен к танцам и что больше всего ему бы хотелось выразить свое внимание дорогой кузине, надеясь тем самым как можно лучше зарекомендовать себя в ее глазах. По этой причине он предпочел бы до конца бала с ней не разлучаться. Против такого желания было трудно что-нибудь возразить. Поэтому Элизабет была благодарна мисс Лукас за то, что она часто к ним подходила и самоотверженно принимала на себя труд поддерживать разговор с мистером Коллинзом.
Элизабет, по крайней мере, была рада избавиться от знаков внимания со стороны мистера Дарси, который, хотя нередко и прохаживался без всякого дела неподалеку от нее, больше уже не пытался с ней заговаривать. Было приятно предположить, что она добилась этого намеками на мистера Уикхема.
Гости из Лонгборна покинули зал последними. Благодаря особой уловке миссис Беннет их экипаж был подан спустя четверть часа после того, как все остальные приглашенные уже уехали. Это дало им возможность заметить, с каким нетерпением ждал их отъезда кое-кто из обитателей Незерфилда. Миссис Хёрст и ее сестра открывали рот лишь для того, чтобы посетовать на свою усталость, всем видом показывая, насколько им хочется наконец остаться одним. Уклоняясь от попыток миссис Беннет завязать разговор, они наводили оцепенение на всех присутствующих. Сцена эта слабо оживлялась пространными рассуждениями мистера Коллинза, полными комплиментов по адресу мистера Бингли и его сестер, по поводу изысканности только что закончившегося вечера и любезности и гостеприимства хозяев дома. Мистер Дарси вообще ничего не говорил. Мистер Беннет также молчал, смакуя развернувшееся перед ним зрелище. Мистер Бингли и Джейн, стоя несколько поодаль от других, разговаривали только между собой. Элизабет хранила молчание не менее упорно, чем миссис Хёрст и мисс Бингли. И даже Лидия была настолько утомлена, что не произнесла ни слова, если не считать отрывочных восклицаний вроде: “Боже, как я устала!” – сопровождавшихся энергичным зевком.
Когда все наконец направились к выходу, миссис Беннет любезнейшим образом выразила непременное желание вскоре увидеть незерфилдскую компанию в Лонгборне. Обращаясь главным образом к мистеру Бингли, она сказала, что ее семья будет счастлива в любое время разделить с ним и его близкими скромный обед – без церемоний и формальных приглашений. Мистер Бингли искренне ее поблагодарил и охотно обещал навестить их при первом удобном случае после возвращения из короткой деловой поездки в Лондон, куда он должен был выехать на следующее утро.
Миссис Беннет была вполне удовлетворена. Покидая Незерфилд, она питала счастливую уверенность, что ее дочь переедет сюда спустя три-четыре месяца, которые понадобятся для приобретения новых экипажей и обстановки и приготовления свадебных нарядов. В той же мере она была убеждена в скором замужестве и второй дочери. Надежда на этот брак также доставляла ей немалое удовольствие, хотя и не столь сильное, как предвкушение замужества Джейн. Миссис Беннет любила Элизабет меньше других дочерей. И хотя она ничего не имела против Коллинза и его пасторского домика, они, конечно, не шли ни в какое сравнение с мистером Бингли и Незерфилдом.