Часть пятая
Глава 1.
В дальний путь
Это носилось в воздухе. Белый Клык почувствовал беду ещё задолго до того, как она дала знать о своём приближении. Весть о грядущей перемене какими-то неведомыми путями дошла до него. Предчувствие зародилось в нём по вине богов, хотя он и не отдавал себе отчёта в том, как и почему это случилось. Сами того не подозревая, боги выдали свои намерения собаке, и она уже не покидала крыльца хижины и, не входя в комнату, знала, что люди что-то затевают.
– Послушайте-ка! – сказал как-то за ужином погонщик.
Уидон Скотт прислушался. Из-за двери доносилось тихое тревожное поскуливание, похожее скорее на сдерживаемый плач. Потом стало слышно, как Белый Клык обнюхивает дверь, желая убедиться в том, что бог его всё ещё тут, а не исчез таинственным образом, как в прошлый раз.
– Чует, в чём дело, – сказал погонщик.
Уидон Скотт почти умоляюще взглянул на Мэтта, но слова его не соответствовали выражению глаз.
– На кой чёрт мне волк в Калифорнии? – спросил он.
– Вот и я то же самое говорю, – ответил Мэтт. – На кой чёрт вам волк в Калифорнии?
Но эти слова не удовлетворили Уидона Скотта; ему показалось, что Мэтт осуждает его.
– Наши собаки с ним не справятся, – продолжал Скотт. – Он их всех перегрызёт. И если даже я не разорюсь окончательно на одни штрафы, полиция всё равно отберёт его у меня и разделается с ним по-своему.
– Настоящий бандит, что и говорить! – подтвердил погонщик.
Уидон Скотт недоверчиво взглянул на него.
– Нет, это невозможно, – сказал он решительно.
– Конечно, невозможно, – согласился Мэтт. – Да вам придётся специального человека к нему приставить.
Все колебания Скотта исчезли. Он радостно кивнул. В наступившей тишине стало слышно, как Белый Клык тихо поскуливает, словно сдерживая плач, и обнюхивает дверь.
– А всё-таки здорово он к вам привязался, – сказал Мэтт.
Хозяин вдруг вскипел:
– Да ну вас к чёрту, Мэтт! Я сам знаю, что делать.
– Я не спорю, только…
– Что «только»? – оборвал его Скотт.
– Только… – тихо начал погонщик, но вдруг осмелел и не стал скрывать, что сердится: – Чего вы так взъерошились? Глядя на вас, можно подумать, что вы так-таки и не знаете, что делать.
Минуту Уидон Скотт боролся с самим собой, а потом сказал уже гораздо более мягким тоном:
– Вы правы, Мэтт. Я сам не знаю, что делать. В том-то вся и беда… – И, помолчав, добавил: – Да нет, было бы чистейшим безумием взять собаку с собой.
– Я с вами совершенно согласен, – ответил Мэтт, но его слова и на этот раз не удовлетворили хозяина.
– Каким образом он догадывается, что вы уезжаете, вот чего я не могу понять! – как ни в чём не бывало продолжал Мэтт.
– Я и сам этого не понимаю, – ответил Скотт, грустно покачав головой.
А потом наступил день, когда в открытую дверь хижины Белый Клык увидел, как хозяин укладывает вещи в тот самый проклятый чемодан. Хозяин и Мэтт то и дело уходили и приходили, и мирная жизнь хижины была нарушена. У Белого Клыка не осталось никаких сомнений. Он уже давно чуял беду, а теперь понял, что ему грозит: бог снова готовится к бегству. Уж если он не взял его с собой в первый раз, то, очевидно, не возьмёт и теперь.
Этой ночью Белый Клык поднял вой – протяжный волчий вой. Белый Клык выл, подняв морду к безучастным звёздам, и изливал им своё горе так же, как в детстве, когда, прибежав из Северной глуши, он не нашёл посёлка и увидел только кучку мусора на том месте, где стоял прежде вигвам Серого Бобра.
В хижине только что легли спать.
– Он опять перестал есть, – сказал со своей койки Мэтт.
Уидон Скотт пробормотал что-то и заворочался под одеялом.
– В тот раз тосковал, а уж теперь, наверное, сдохнет.
Одеяло на другой койке опять пришло в движение.
– Да замолчите вы! – крикнул в темноте Скотт. – Заладили одно, как старая баба!
– Совершенно справедливо, – ответил погонщик, и у Скотта не было твёрдой уверенности, что тот не подсмеивается над ним втихомолку.
На следующий день беспокойство и страх Белого Клыка только усилились. Он следовал за хозяином по пятам, а когда Скотт заходил в хижину, торчал на крыльце. В открытую дверь ему были видны вещи, разложенные на полу. К чемодану прибавились два больших саквояжа и ящик. Мэтт складывал одеяла и меховую одежду хозяина в брезентовый мешок. Белый Клык заскулил, глядя на эти приготовления.
Вскоре у хижины появились два индейца. Белый Клык внимательно следил, как они взвалили вещи на плечи и спустились с холма вслед за Мэттом, который нёс чемодан и брезентовый мешок. Вскоре Мэтт вернулся. Хозяин вышел на крыльцо и позвал Белого Клыка в хижину.
– Эх ты, бедняга! – ласково сказал он, почёсывая ему за ухом и гладя по спине. – Уезжаю, старина. Тебя в такую даль с собой не возьмёшь. Ну, порычи на прощанье, порычи, порычи как следует.
Но Белый Клык отказывался рычать. Вместо этого он бросил на хозяина грустный, пытливый взгляд и спрягал голову у него под мышкой.
– Гудок! – крикнул Мэтт.
С Юкона донёсся резкий вой пароходной сирены.
– Кончайте прощаться! Да не забудьте захлопнуть переднюю дверь! Я выйду через заднюю. Поторапливайтесь!
Обе двери захлопнулись одновременно, и Скотт подождал на крыльце, пока Мэтт выйдет из-за угла хижины. За дверью слышалось тихое повизгиванье, похожее на плач. Потом Белый Клык стал глубоко, всей грудью втягивать воздух, уткнувшись носом в порог.
– Берегите его, Мэтт, – говорил Скотт, когда они спускались с холма. – Напишите мне, как ему тут живётся.
– Обязательно, – ответил погонщик. – Стойте!.. Слышите?
Он остановился. Белый Клык выл, как воют собаки над трупом хозяина. Глубокое горе звучало в этом вое, переходившем то в душераздирающий плач, то в жалобные стоны, то опять взлетавшем вверх в новом порыве отчаяния.
Пароход «Аврора» первый в этом году отправлялся из Клондайка, и палубы его были забиты пассажирами. Тут толпились люди, которым повезло в погоне за золотом, люди, которых золотая лихорадка разорила, – и все они стремились уехать из этой страны, так же как в своё время стремились попасть сюда.
Стоя около сходней, Скотт прощался с Мэттом. Погонщик уже хотел сойти на берег, как вдруг глаза его уставились на что-то в глубине палубы, и он не ответил на рукопожатие Скотта. Тот обернулся: Белый Клык сидел в нескольких шагах от них и тоскливо смотрел на своего хозяина.
Мэтт чертыхнулся вполголоса. Скотт смотрел на собаку в полном недоумении.
– Вы заперли переднюю дверь? Скоп кивнул головой и спросил:
– А вы заднюю?
– Конечно, запер! – горячо ответил Мэтт.
Белый Клык с заискивающим видом прижал уши, но продолжал сидеть в сторонке, не пытаясь подойти к ним.
– Придётся увести его с собой.
Мэтт сделал два шага по направлению к Белому Клыку; тот метнулся в сторону. Погонщик бросился за ним, но Белый Клык проскользнул между ногами пассажиров. Увёртываясь, шныряя из стороны в сторону, он бегал по палубе и не давался Мэтту.
Но стоило хозяину заговорить, как Белый Клык покорно подошёл к нему.
– Сколько времени кормил его, а он меня теперь и близко не подпускает! – обиженно пробормотал погонщик. – А вы хоть бы раз покормили с того первого дня! Убейте меня – не знаю, как он догадался, что хозяин – вы.
Скотт, гладивший Белого Клыка, вдруг нагнулся и показал на свежие порезы на его морде и глубокую рану между глазами.
Мэтт провёл рукой ему по брюху.
– А про окно-то мы с вами забыли! Глядите, всё брюхо изрезано. Должно быть, разбил стекло и выскочил.
Но Уидон Скотт не слушал, он быстро обдумывал что-то. «Аврора» дала последний гудок. Провожающие торопливо сходили на берег. Мэтт снял платок с шеи и хотел взять Белого Клыка на привязь. Скотт схватил его за руку.
– Прощайте, Мэтт! Прощайте, дружище! Вам, пожалуй, не придётся писать мне про волка… Я… я…
– Что? – вскрикнул погонщик. – Неужели вы…
– Вот именно. Спрячьте свой платок. Я вам сам про него напишу.
Мэтт задержался на сходнях.
– Он не перенесёт климата! Вам придётся стричь его в жару!
Сходни втащили на палубу, и «Аврора» отвалила от берега. Уидон Скотт помахал Мэтту на прощанье и повернулся к Белому Клыку, стоявшему рядом С ним.
– Ну, теперь рычи, негодяй, рычи, – сказал он, глядя на доверчиво прильнувшего к его ногам Белого Клыка и почёсывая ему за ушами.
Глава 2.
На юге
Белый Клык сошёл с парохода в Сан-Франциско.
Он был потрясён. Представление о могуществе всегда соединялось у него с представлением о божестве. И никогда ещё белые люди не казались ему такими чудодеями, как сейчас, когда он шёл по скользким тротуарам Сан-Франциско. Вместо знакомых бревенчатых хижин по сторонам высились громадные здания. Улицы были полны всякого рода опасностей – колясок, карет, автомобилей, рослых лошадей, впряжённых в огромные фургоны, – а среди них двигались страшные трамваи, непрестанно грозя Белому Клыку пронзительным звоном и дребезгом, напоминавшим визг рыси, с которой ему приходилось встречаться в северных лесах.
Всё вокруг говорило о могуществе. За всем этим чувствовалось присутствие властного человека, утвердившего своё господство над миром вещей. Белый Клык был ошеломлён и подавлен этим зрелищем. Ему стало страшно. Сознание собственного ничтожества охватило гордую, полную сил собаку, как будто она снова превратилась в щенка, прибежавшего из Северной глуши к посёлку Серого Бобра. А сколько богов здесь было! От них у Белого Клыка рябило в глазах. Уличный грохот оглушал его, он терялся от непрерывного потока и мелькания вещей. Он чувствовал, как никогда, свою зависимость от хозяина и шёл за ним по пятам, стараясь не упускать его из виду.
Город пронёсся кошмаром, но воспоминание о нём долгое время преследовало Белого Клыка во сне. В тот же день хозяин посадил его на цепь в угол багажного вагона, среди груды чемоданов и сундуков. Здесь всем распоряжался коренастый, очень сильный бог, который с грохотом двигал сундуки и чемоданы, втаскивал их в вагон, громоздил один на другой или же швырял за дверь, где их подхватывали другие боги.
И здесь, в этом кромешном аду, хозяин покинул Белого Клыка, – по крайней мере Белый Клык считал себя покинутым до тех пор, пока не учуял рядом с собой хозяйских вещей и, учуяв, стал на стражу около них.
– Вовремя пожаловали, – проворчал коренастый бог, когда часом позже в дверях появился Уидон Скотт. – Эта собака дотронуться мне не дала до ваших чемоданов.
Белый Клык вышел из вагона. Опять неожиданность! Кошмар кончился. Он принимал вагон за комнату в доме, который со всех сторон был окружён городом. Но за этот час город исчез. Грохот его уже не лез в уши. Перед Белым Клыком расстилалась весёлая, залитая солнцем, спокойная страна. Но удивляться этой перемене было некогда. Белый Клык смирился с ней, как смирялся со всеми чудесами, сопутствовавшими каждому шагу богов.
Их ожидала коляска. К хозяину подошли мужчина и женщина. Женщина протянула руки и обняла хозяина за шею… Это враг! В следующую же минуту Уидон Скоп вырвался из её объятий и схватил Белого Клыка, который рычал и бесновался вне себя от ярости.
– Ничего, мама! – говорил Скотт, не отпуская Белого Клыка и стараясь усмирить его. – Он думал, что вы хотите меня обидеть, а этого делать не разрешается. Ничего, ничего. Он скоро всё поймёт.
– А до тех пор я смогу выражать свою любовь к сыну только тогда, когда его собаки не будет поблизости, – засмеялась миссис Скоп, хотя лицо её побелело от страха.
Она смотрела на Белого Клыка, который всё ещё рычал и, весь ощетинившись, не сводил с неё глаз.
– Он скоро всё поймёт, вот увидите, – должен понять! – сказал Скотт.
Он начал ласково говорить с Белым Клыком и, окончательно успокоив его, крикнул строгим голосом:
– Лежать! Тебе говорят!
Белому Клыку уже были знакомы эти слова, и он повиновался приказанию, хоть и неохотно.
– Ну, мама!
Скоп протянул руки, не сводя глаз с Белого Клыка.
– Лежать! – крикнул он ещё раз.
Белый Клык ощетинился, привстал, но сейчас же опустился на место, не переставая наблюдать за враждебными действиями незнакомых богов. Однако ни женщина, ни мужчина, обнявший вслед за ней хозяина, не сделали ему ничего плохого. Незнакомцы и хозяин уложили вещи в коляску, сели в неё сами, и Белый Клык побежал следом за пей, время си времени подскакивая вплотную к лошадям и словно предупреждая их, что он не позволит причинить никакого вреда богу, которого они так быстро везут по дороге.
Через четверть часа коляска въехала в каменные ворота и покатила по аллее, обсаженной густым, переплетающимся наверху орешником. За аллеей по обе стороны расстилался большой луг с видневшимися на нём кое-где могучими дубами. Подстриженную зелень луга оттеняли золотисто-коричневые, выжженные солнцем поля; ещё дальше были холмы с пастбищами на склонах. В конце аллеи, на невысоком пригорке, стоял дом с длинной верандой и множеством окон.
Но Белый Клык не успел как следует рассмотреть всё это. Едва только коляска въехала в аллею, как на него с разгоревшимися от негодования и злобы глазами налетела овчарка. Белый Клык оказался отрезанным от хозяина. Весь ощетинившись и, как всегда, молча, он приготовился нанести ей сокрушительный удар, но удара этого так и не последовало. Белый Клык остановился на полдороге как вкопанный и осел на задние лапы, стараясь во что бы то ни стало избежать соприкосновения с собакой, которую минуту тому назад он хотел сбить с ног. Это была самка, а закон его породы охранял её от таких нападений. Напасть на самку – значило бы для Белого Клыка не больше не меньше, как пойти против велений инстинкта.
Но самке инстинкт говорил совсем другое. Будучи овчаркой, она питала бессознательный страх перед Северной глушью, и особенно перед таким её обитателем, как волк. Белый Клык был для овчарки волком, исконным врагом, грабившим стада ещё в те далёкие времена, когда первая овца была поручена заботам её отдалённых предков. И поэтому, как только Белый Клык остановился, отказавшись от драки, овчарка сама бросилась на него. Он невольно зарычал, почувствовав, как острые зубы впиваются ему в плечо, но всё-таки не укусил овчарку, а только смущённо попятился назад, стараясь обежать её сбоку. Однако все его старания были напрасны – овчарка не давала ему проходу.
– Назад, Колли! – крикнул незнакомец, сидевший в коляске.
Уидон Скотт засмеялся.
– Ничего, отец. Это хороший урок Белому Клыку. Ему ко многому придётся привыкать. Пусть начинает сразу. Ничего, обойдётся как-нибудь.