Свадьба Омы и Аллаэддина-бен-Омара была весьма скромной. У визиря не было родственников, кроме престарелого отца. Обряд же омовения невесты совершила сама Зейнаб. Ома не восседала на золотом троне среди роскошных свадебных даров, подобно Иниге, да это было и к лучшему: так удалось избежать мучительных для всех воспоминаний. Визирь же с отцом. Карим и Нази отправились в мечеть, где имам, уже предварительно переговоривший с кади и удостоверившийся, что брачный договор в порядке и согласие на брак имеется с обеих сторон, торжественно объявил Аллаэддина и Ому мужем и женой. Затем все четверо вернулись во дворец. После непродолжительного празднования Аллаэддин увез молодую жену в свой новый дом — это был свадебный подарок Карима лучшему другу. Его старый отец, Омар-бен-Тарик, собирался переселиться к молодым и наслаждаться видом подрастающих внуков. Ома сразу же покорила сердце старца.
— Она удивительно хорошенькая.., и очень добра и ласкова, — сказал он сыну. — К тому же широка в бедрах… Такой только рожать и рожать!
— Когда мы отплываем в Кордову? — спросила Зейнаб Хасдая в тот же вечер.
— Тебе так не терпится? — задумчиво спросил Нази.
— Мы в отъезде вот уже четыре месяца, мой господин. Князь совершенно окреп и вполне способен встать во главе правительства, дабы прибавить славы нашему владыке калифу. Ома устроена. Я скучаю по дочке… А в Кадикском заливе по осени частенько штормит…
— Об этом говорил мне и князь, — ответил Нази. — Поэтому мы по суше доберемся до Танджи, а оттуда по морю рукой подать до Джабал-Тарака. Оттуда недалеко до Кадикса, а там уже мы взойдем на борт нашего судна в устье Гвадалквивира. Ну а если ты все еще хочешь, то мы можем остановиться в Севилье — ты посмотришь город, моя дорогая. Помнишь, я обещал тебе это по пути в Малику?
— Я просто хочу домой, — ,тихо сказала Зейнаб.
— Но ведь путешествовать без служанки ты не можешь, — напомнил он.
— Я хочу рабыню, мою соотечественницу, Хасдай. В Алькасабе Малике мы такой не отыщем. К тому же я вполне способна сама о себе позаботиться — даже после того, как столько лет прожила в холе и праздности. В носилках я вполне могу ехать в одиночестве. Еду мне будут приносить, а в бане я прекрасно смогу самостоятельно вымыться…
— Тогда мы можем отправляться завтра, — сказал Нази. — Сакалибы, как добрые воины, могут сняться с места в любой момент. И я тоже.
— Но я не могу, к несчастью, — вздохнула Зейнаб. — Нужно упаковать все мои вещи. Я завтра же пошлю за Омой — она мне поможет. Послезавтра я буду готова, мой господин.
— Дай невесте хоть два дня, дабы насладиться семейным счастьем, моя дорогая! — улыбнулся Нази. — Хоть я и уверен, что Ома тотчас же явится на твой зов, но помни: она тебе больше не служанка. Почему бы не отложить отъезд хотя бы на неделю? К чему эта горячка? К тому же я хотел бы проехаться с князем по всей Малике, дабы удостовериться, что теперь все в полном порядке. Не возражаешь, если покину тебя в одиночестве? Мы выедем завтра поутру и будем отсутствовать несколько дней.
— Я не дитя и скучать не стану, — ответила Зейнаб. — Мне еще непременно надо к серебрянику — хочу привезти Мораиме какую-нибудь диковинку.
Когда Ома через несколько дней прибыла, чтобы помочь Зейнаб со сборами, та была счастлива видеть подругу. Обе вместе быстренько увязали тюки и сложили платья в сундуки. У Омы была масса новостей.
— В гареме две премиленькие служаночки, — трещала она. — Одна родом с острова, именуемого Крит, а другая — румийка. Их преподнес мне на свадьбу свекор. Какой же это милый старик, Зейнаб! А когда мы с Аллаэддином сообщили ему о малыше, он заплакал от радости! О-о-о, как это чудесно — иметь семью!
— О малыше??? — изумилась Зейнаб. — А ты мне об этом ничего не говорила… Ома лукаво хихикнула:
— Ну.., понимаешь, когда мы с Аллаэддином встретились, то.., ну, словом, дали волю рукам — и не только рукам… Я знала о том, что понесла, еще до твоего пленения, госпожа.
— И все же собиралась вернуться со мною в Кордову! — с нежным упреком сказала Зейнаб. — Ах, Ома, Ома! Ни одна из женщин на всей земле не может похвалиться лучшей подругой, чем ты у меня! Я буду скучать по тебе, но утешаться тем, что ты счастлива. — Увидев слезы на щеках Омы, она ласково отерла их, приговаривая. — Ну-ну, нельзя тебе теперь огорчаться! Расскажи-ка лучше о своем новом доме. Сколько там слуг? Помни: с ними надобно быть строгой, но справедливой. Дом очень велик?
— Хозяйством заправляет евнух, — начала Ома. — Но в гареме евнуха нет. Я сказала Аллаэддину, что не нужно специально для меня покупать его — это лишняя трата… Есть повар, служанки-уборщицы и десяток отборных стражников-сакалибов. Аллаэддин говорит, что не может допустить повторения трагедии своего друга, и поэтому проявляет бдительность. Вокруг дома роскошный сад со множеством фонтанов. Это дивный уголок — и.., о, я так счастлива! — И впрямь прелестное личико ее сияло от счастья. Вдруг она вновь хихикнула. — То и дело думаю, как бесилась бы эта ведьма, матушка Юб, прознай она о том, что с нами сталось! Уверена; она искренне полагает, что мы драим полы в какой-нибудь придорожной таверне в Эйре, а хозяин измывается над нами! Так жаль, что нельзя послать ей весточку!
— Да, нам повезло куда больше, чем ей, — ответила Зейнаб. — Мы с тобою просто счастливицы…
Хасдай и князь возвратились уже на следующий день и устроили прощальный обед.
— Я уже знаю, что твой караван готов и вы отправляетесь на рассвете, господин Нази, — сказал князь. — Вы поедете по дороге, что тянется вдоль побережья и соединяет Алькасабу Малику и Танджу. Это займет у вас не более трех дней. В Тандже вас будет поджидать корабль, на котором вы доплывете до Джабал-Тарака. А там вы будете уже на земле Аль-Андалус. Я не стану приберегать прощальные слова на завтра — хочу сейчас же засвидетельствовать тебе, господин мой, мою глубочайшую признательность. Если бы ты не приехал, думаю, я не выжил бы — столь глубока была моя печаль. Знаю, что ты ехал по поручению калифа как официальное лицо, но, встретившись со мною, разделил мою боль как самый преданный друг. Ты все понял — и не позволил мне утонуть в пучине скорби. Ты заставил меня вспомнить о долге перед народом — во имя памяти моего отца. И за все это благодарность моя безмерна…
— Ну, а теперь… — Нази улыбнулся, — тебе предстоит исполнить еще один твой прямой долг. Ты обязан найти себе молодую жену, которая зачнет и родит продолжателей династии ибн-Маликов.
Карим покачал головой:
— Я больше не женюсь. Наследником моим станет сын покойной сестры.
— Но ведь нужна же мужчине жена, нужен гарем, полный красавиц! — настаивал Нази.
— Однажды я всей душой полюбил женщину, с которой Судьба меня разлучила, — прямо ответил ему Карим. — После этого я женился на девушке, выбранной моим отцом мне в жены, желая быть примерным сыном. Хатиба в свое время, как оказалось, была обещана Али Хассану. Она любила его, а я ту, другую… И даже если бы с моей семьей не стряслось этого ужаса, я многое понял бы. Брак без любви — проклятие, Хасдай! Нет, я не повторю подобной ошибки!
— А что, если тебе вновь предстоит полюбить? Глаза Карима испытующе устремились на Хасдая.
— Я не полюблю снова, — твердо сказал он. — Как смогу я полюбить другую, после того как… — он грустно усмехнулся. — К тому же, Хасдай, по-моему, я изведал достаточно женских ласк за свою жизнь! Как ты считаешь?
Нази рассмеялся:
— Возможно, это и так, господин, и все же для мужчины рай в женских объятьях! Не думаю, что я наложил бы на себя обет безбрачия…
— Несомненно, Зейнаб прекрасно служит тебе, — вырвалось у Карима…Боже, зачем он это сказал? Или хотел слышать похвалы этой дивной женщине из уст самого Нази? На что она споспобна, ему самому прекрасно ведомо… К чему лишняя ссадина?..
— Да, — кратко ответил Нази. — Мне никогда бы так не посчастливилось, если бы калиф Кордовы имел возможность развестись с госпожою Захрой и не вызвать этим государственной смуты. Калиф обожал Зейнаб, а она его.
— Сожалею о случившемся… — холодно ответствовал Карим. Потом сказал:
— Думаю, мне пора отдохнуть, Нази. Мы еще увидимся поутру.
Оставив князя в его покоях, Хасдай ушел к себе. Зейнаб уже спала. Он хотел порасспросить ее о Кариме, но жаль было будить красавицу. Как только Карим обмолвился, что любил когда-то женщину, с которой не мог быть вместе, Нази сразу подумал: уж не Зейнаб ли это? Между ними явно что-то происходило, хотя Зейнаб не дала ему ни единого повода усомниться в ее верности и преданности. Нази сказал себе, что непременно спросит ее — но не раньше, чем они прибудут в Кордову. И это обещание он исполнит. Но… Пусть эта женщина — его наложница, его собственность, но Хасдай сомневался: а имеет ли он право расспрашивать ее о самом сокровенном?..
Они отправились в путь рано утром, покуда солнце не стало еще по-настоящему припекать. Карим вышел, чтобы проститься с ними. Хасдай внимательно следил, как он приближается к Зейнаб, но князь лишь пожелал ей счастливого пути, а Зейнаб безразличным тоном поблагодарила его. Приехали визирь и Ома. Молодые женщины крепко обнялись.
— Уж не думала, когда этот бугай похитил нас из обители, что все так кончится! — сказала Ома на их родном языке. — Пусть Господь.., или Аллах — не все ли равно, как обращаться к Богу? — сохранит тебя в пути, госпожа! Как бы я хотела не разлучаться с тобою! Ну почему ты не можешь остаться здесь? Попроси Нази! Он дарует тебе свободу, если ты попросишь, я знаю!
Зейнаб обняла Ому:
— Нет, милая, он не освободит меня. Он не может так легко отказаться от подарка самого калифа — это было бы невежливо. К тому же я ему нравлюсь… — Она улыбнулась и погладила Ому по руке. — Но есть еще и Мораима. Я не могу покинуть милое мое дитя. Ты поймешь меня, Ома, сразу, как только родишь… Пошли мне весточку, когда это случится, милая моя. Я хочу знать, все ли с вами в порядке. — И, расцеловав подругу в обе щеки, Зейнаб села в крытые носилки.
Караван, сопровождаемый сотней вооруженных сакалибов, следовал по дороге, пролегающей вдоль океанского побережья. Это была широкая ухоженная дорога, проложенная и вымощенная две сотни лет тому назад еще румийцами. По дороге им попадались и другие путешественники — кто-то совершал паломничество в Танджу, а другие просто брели по делам в близлежащие деревни. Через каждые десять миль караван делал остановку: вдоль дороги располагались государственные постоялые дворы — там были все, пусть лишь самые необходимые, удобства и для людей, и для вьючных животных.
За первый день они преодолели примерно треть пути. Зейнаб пребывала в легком раздражении — ей не представлялось возможности вымыться до наступления утра. В публичные бани при постоялом дворе, как и повсюду в Аль-Андалус, доступ для женщин был открыт лишь до полудня… Потом наступала очередь мужчин.
Хасдай, чистый и посвежевший, воротился к ней. Он прекрасно отобедал, вкусил отменного вина и теперь жаждал любви.
— Я стосковался по тебе… — сказал он, потянувшись к ней. — Мы так давно не были с тобою вместе, моя дорогая…
Зейнаб мрачно взглянула на него:
— Я устала, мой господин. У меня голова раскалывается.., все эта жара и дорожная пыль… Я сплошь покрыта потом и грязью. — Она отодвинулась от него подальше. — Я хочу только, спать, спать… Не желаю тебя разочаровывать — но я не на многое теперь способна… Может быть, тебе удастся взять женщину напрокат у хозяина постоялого двора. Если она чиста, то я не стану возражать, мой господин.
Он поглядел на нее обиженно:
— Я вполне способен обуздать свои желания, Зейнаб. Я не желаю другой женщины! Я хочу лишь тебя — и буду ждать.
Она ничком рухнула на матрац и заснула, успев подумать, что он начинает ее раздражать… Он всегда так рассудителен и уравновешен! Полно, да умеет ли он вообще гневаться? По крайней мере, ей этого видеть не приходилось.
Он нежно разбудил ее еще до рассвета:
— Пойди и искупайся, — вполголоса, но властно приказал он. — Я не был с тобою вот уже неделю и не собираюсь дожидаться, покуда мы приедем в Кордову.
Зейнаб была изумлена, но покорно поднялась и разыскала в темноте мыло, благовония и чистые полотенца. Потом молча надела черный яшмак.
— А что, если бани еще закрыты? — все же спросила она.
— Они открыты, — отвечал Нази. — Я специально спрашивал у хозяина вчера вечером.
Она вышла из шатра и поспешила через весь двор к баням. Как странно было быть одной, без Омы… Она заплатила банщице необходимую сумму — и вскоре уже вошла в теплую воду. Она решила не мыть голову — ведь она сделала это перед самым отъездом из Алькасабы Малики. Да, с этим вполне можно повременить до приезда в Танджу, если то и дело вычесывать из волос дорожную пыль.
Возвратившись в шатер, она легко скользнула под покрывало, и Нази незамедлительно заключил ее в объятия.
— Ты восхитительна… — шептал он, зарывшись лицом в ее мягкие волосы, а рука его тотчас же нашла и нежно сжала ее пышную грудь. — Нынче игр не будет… Сегодня я буду с тобою просто мужчиной, моя дорогая. Заставит ли другая меня так воспламениться когда-нибудь, Зейнаб? Я то и дело об этом думаю… — Он нежно ущипнул ее за сосок.
— Ты не получишь ответа на свой вопрос до тех пор, пока не попытаешь счастья с другой, — отвечала она. Ее маленькая ручка погладила мужской затылок — Зейнаб ощутила, как кожа от ее прикосновения покрывается мелкими пупырышками. — Ты хотел бы попробовать?
— Нет! — страстно шепнул он ей на ушко, и язык его стал нежно ласкать розовую раковинку. Он слегка подул — по спине Зейнаб пробежала дрожь. — Я желаю только тебя, Зейнаб! — И вот он уже целует ее, крепко прижимаясь губами к ее губам, нежно лаская языком ее язык… Затем губы его заскользили по ее лицу, по шее, медленно продвигаясь к груди…
— М-м-м-м-м… — замурлыкала она от удовольствия. — А-а-а-а-ах! — застонала она, когда губы его сомкнулись вокруг одного из ее сосков, а потом вокруг другого, возбуждая ее все сильнее и сильнее… Он нежно прикусил один сосок — и тело ее вновь пронзила сладостная дрожь… Пальцы Зейнаб запутались в его темных волосах, и она нежно направила его голову ниже — к жадно ждущему венерину холму…
— К несчастью, — шепнул он, — у нас нет времени для любовных изысков, дорогая. Иначе бы я усладил тебя так, как ты меня несколько дней тому назад. Когда мы будем дома, — говорил он, накрывая ее своим телом, — я первым делом привяжу тебя крепко-накрепко к постели. А потом буду терзать тебя, беспомощную, до тех пор, покуда ты не взмолишься о пощаде… Из недр твоих прольется столько сладких соков любви… О. Зейнаб… — Он медленно вошел в нее. — Ты станешь сладко кричать от счастья!
И он принялся ритмично двигаться, закрыв ладонью ее рот, когда она застонала — он вовсе не желал, чтобы ее услышал кто-нибудь на постоялом дворе. Она куснула его ладонь, и тут любовный сок хлынул из его чресел, перетекая в ее лоно…
После он обнимал ее и лениво слушал, что происходит снаружи — вокруг каравана уже начиналась утренняя суета.
— Мы с тобою будем начинать так каждый день, — шутливо сказал он. Зейнаб, прильнув к нему, рассмеялась.
— Я с нетерпением жду возвращения в Кордову, мой господин, — призналась она. — Теперь я поняла, что тебе по нраву забавы, и мы всласть наиграемся…
На третий день путешествия они достигли Танджи. Город не произвел на Зейнаб сильного впечатления — низенькие домики лепились друг к дружке, а улочки — нет, не улочки, а какие-то дорожки замысловато переплетались вокруг них. Время здесь, казалось, остановилось — все оставалось неизменным со времен расцвета Римской империи. Городок располагался на прелестном побережье пролива Джабал-Тарак. На другом берегу видны были величественные скалы, поднимающиеся из морских пучин. Зрелище было просто потрясающее!
Нази и его свиту гостеприимно встретил правитель города и самолично препроводил в свой небольшой дворец.
Утром следующего дня они пересекли пролив — и ступили наконец на благословенную землю Аль-Андалус. Выстроившись в положенном порядке, караван направился к устью Гвадалквивира, где их уже поджидал корабль. Взойдя на него, они поплыли вверх по реке по направлению к Кордове.
Зейнаб не пожелала делать остановку в Севилье. Она горела нетерпением увидеть поскорее ребенка… Заслышав издалека приближение каравана, из дома выскочил Наджа.
Его черные глаза были полны слез.
— О-о-о, госпожа! — воскликнул он. — Принцесса мертва!
***
Ноги Зейнаб словно подкосились — и она упала на том самом месте, где застигли ее слова Наджи. Когда она пришла в себя, чему весьма сопротивлялась, ибо сердце ее, и без того переполненное болью, большего вынести было не в силах, она была уже в своих покоях. Она простонала и смежила веки, но голос Хасдая вернул ее к действительности.
— Нет, Зейнаб, не спеши отступать! — властно приказал он. — Ты должна встретить это горе и быть столь же сильной, как тогда, когда на твоих глазах погибла Инн-га! Открой глаза и посмотри на меня, Зейнаб!
— Скажи, что Наджа солгал! — взмолилась она. — Скажи, что мне только послышалось… Где Мораима? Дайте мне мое дитя!
— Мораима мертва, — тихо произнес он. — И Абра также…
— Как это случилось? — зарыдала Зейнаб. — Как?
— В Кордове разразилась эпидемия сыпного тифа. В это самое время Абра повезла Мораиму на свидание с отцом. После она решила остаться с девочкой у родичей в еврейском квартале — уже смеркалось. Вне всяких сомнений, обе подхватили заразу именно там, хотя в доме ее родни больных на тот момент не было. Через несколько дней у обеих появились первые симптомы. Слуги разбежались. Калиф приказал своим сакалибам воротиться в Мадинат-аль-Захра, дабы они все не слегли. Только Наджа и твоя повариха Аида оставались с больными Аброй и принцессой. К счастью, ни евнух, ни негритянка не захворали. Мораима и Абра скончались с разницей в каких-нибудь пару часов, моя дорогая…
— Где она? — плакала Зейнаб. — Где моя детка?
— По приказу калифа и принцесса и Абра захоронены здесь, в твоем саду, — отвечал Хасдай. — В доме день и ночь Курили благовония, смешанные с целебными травами, — заразы можно не опасаться. А все вещи, принадлежавшие Абре и Мораиме, сожжены. Слуги пойманы и примерно наказаны. Всех их продадут на невольничьем рынке. Калиф уже прислал новых…
— Неважно… — устало проговорила Зейнаб. Теперь ничто уже не имело значения. Она уехала с Хасдаем, хотя ей и не следовало ездить, а ее девочка умерла, и мамы не было рядом с ее постелькой… Что же она за мать — оставила дитя и отправилась путешествовать с любовником! Она чудовище! Зейнаб не переставала содрогаться от рыданий. Все ухищрения Хасдая оказались бессильны — ее горе и чувство вины были чересчур глубоки. Наконец, придя в отчаяние, Нази дал ей сонного зелья, чтобы она хотя бы отдохнула и набралась сил. Оставив спящую на попечение Наджи, Хасдай отправился в Мадинат-аль-Захра, чтобы лично отрапортовать калифу о положении дел в Малине.
— Ты великолепно справился с порученным делом, Хасдай, — выслушав его, сказал калиф. — Я восхищен мужеством Зейнаб в плену у Али Хассана, а также во время созерцания пыток и казни злодеев. С этой стороны я никогда ее не знал и представить себе не мог, что она… — Он запнулся, а потом спросил. — Что с нею сейчас? Известие о смерти Мораимы, должно быть, глубоко потрясло ее… С нею все в порядке?
— Она в глубоком шоке, мой господин, и совершенно опустошена. Перед тем как отправляться сюда, я дал ей сонного порошка — иными средствами прекратить ее рыдания я был не в силах. С нею Наджа. Больше у нее никого не осталось. Оказалось, что Ома и Аллаэддин-бен-Омар, визирь принца, долгое время любят друг друга. Он даже хотел жениться на девушке еще до того, как тебе преподнесли в дар Зейнаб. Когда же они вновь встретились, то оказалось, что обоюдная их страсть не угасла. И Зейнаб настояла, чтобы Ома стала его женой. Она даровала своей служанке свободу. А именно Омы ей сейчас и не хватает…
— Нельзя ли тотчас же послать за этой женщиной? — с заботой в голосе спросил Абд-аль-Рахман.
— Ома уже в тягости, мой господин. А женщине в ее положении неразумно пускаться в столь дальнюю дорогу, да еще и скорбеть вместе с госпожой… — отвечал Нази. — Я обшарю все невольничьи рынки Аль-Андалус и найду невольницу из Аллоа. Она займет место Омы при госпоже. Это самое разумное, что в наших силах.
Зейнаб же это ничуть не волновало. Впрочем, как и все остальное… Она впала в глубочайшую депрессию, из которой, казалось, не было выхода. В доме не оставалось ничего — ни единой мелочи, хоть как-то связанной с памятью о ее драгоценной утрате. Зейнаб все время силилась припомнить прелестное личико Мораимы — но милый облик все ускользал… Она не могла есть. Она почти не спала. Жизнь утратила для нее всякий смысл. А что ей оставалось в этой жизни? Ее любовник не желал иметь потомства. Хотя он прекрасно к ней относился, но ведь не любил же ее — как и она его… Она погружалась все глубже во мрак.
Хасдай же вновь с головой ушел в перевод пресловутого трактата «Де Материа Медика». Он не замечал апатии и тоски Зейнаб. Переводчик-грек, посланный императором Византии из Константинополя, за время отсутствия Хасдая трудился не покладая рук. На рабочем столе Нази высилась колоссальная стопка листов латинского текста. Хасдаю же предстояло срочно перевести все это на арабский… Он почти не бывал дома, но Зейнаб и не жаловалась.
Нази не осознавал, насколько серьезным стало положение, покуда Наджа не заговорил с ним напрямик.
— Она умирает, мой господин, — сказал он в отчаянии. — Она медленно угасает, вянет, словно роза на исходе лета… Не дай ей умереть, господин! Помоги ей, умоляю! — Черные глаза юноши блестели от слез.
— Чем я могу помочь ей? — спросил Нази.
— Дай ей дитя, господин! Позволь вновь родить! Пусть она никогда не забудет своей маленькой дочери, но новый малыш воскресил бы ее, дал бы желание жить! Теперь же у нее ничего нет, мой господин… Ты у нее совсем не бываешь. Омы здесь нет больше. У нее совсем никого и ничего не осталось.., ну, по крайней мере, она так искренне считает. Она не играет больше на ребеке, не поет… Разве ты ничего не замечаешь?
Нет, Хасдай ничего не замечал. Работа поглотила его целиком, без остатка. Он ведь прежде всего преданный, и верный слуга калифа, а потом уже все остальное… Государственную службу он ставил превыше всего. И все же он не может позволить Зейнаб умереть!
Вдруг ему почудилось, будто он знает, как можно ее спасти. Он направился тотчас же прямиком к калифу и рассказал ему все без утайки об отчаянном положении Зейнаб.
— Что же в нашей власти? — Абд-аль-Рахман был глубоко опечален. В глубине его сердца все еще живо было чувство к прекрасной Рабыне Страсти…
— Я — негодный хозяин для Зейнаб, мой господин, — сказал Хасдай. — У меня на первом месте было и всегда останется преданное служение тебе. У Зейнаб никогда не будет от меня детей, а именно это ей сейчас более всего нужно. Мораима навеки останется в ее сердце, но ей необходимо вновь родить, чтобы любить и лелеять малютку. Я хотел бы отдать ее новому хозяину, но прежде должен испросить твоего высочайшего позволения. Я знаю, что по закону Зейнаб принадлежит мне, но мы оба знаем, как случилось так, что она стала моей… И прежде, чем вручить ее другому, я хотел бы знать твое мнение, мой добрый повелитель.
— Кто? — односложно спросил калиф. Сердце его дрогнуло и Сжалось.
— Я хочу отдать ее в невесты Кариму-аль-Малике, — сказал Нази.
— Почему? — отрывисто бросил Абд-аль-Рахман.
— Тому есть несколько причин, мой господин. Во-первых, князь утверждает, что больше никогда не женится, и, соответственно, детей у него не будет. Он сообщил мне, что объявит своим наследником маленького племянника Малика-ибн-Ахмеда. Я не считаю, что это подходящее решение — это не на пользу Калифату. Ведь семейство ибн-Малик — исконные наследники правителей умайядов с мощной династической традицией. Этому роду уже более двухсот лет! А дед и бабка Малика-ибн-Ахмеда, которые сейчас занимаются его воспитанием, хоть и хорошие люди, но — увы — не имеют отношения к династии. Мальчик не сможет потом стать добрым правителем. Когда же я напрямик спросил Карима, почему он не желает вновь жениться, он был со мною предельно честен. Сказал, что страстно любил когда-то, но не смог соединиться с избранницей своего сердца. Добавил, что на собственном опыте понял, что брак без любви — проклятие. Я думаю, что Зейнаб и есть та самая женщина, которую он полюбил раз и на всю жизнь. И склонен полагать, что она отвечает ему взаимностью.
— Она однажды обмолвилась мне, что любила кого-то прежде, чем стала моей… — калиф призадумался. — А скажи-ка мне, Хасдай, что заставляет тебя предположить, что Зейнаб любит именно князя Малики?