VIII. Сокол и Червяк
В вершине дерева, за ветку уцепясь,
Червяк на ней качался.
Над Червяком Сокол, по воздуху носясь,
Так с высоты шутил и издевался:
«Каких ты, бедненький, трудов не перенёс!
Что ж прибыли, что ты высоко так заполз?
Какая у тебя и воля и свобода?
И с веткой гнёшься ты, куда велит погода». —
«Тебе шутить легко, —
Червяк ответствует, – летая высоко,
Затем, что крыльями и силен ты, и крепок;
Но мне судьба дала достоинства не те:
Я здесь, на высоте,
Тем только и держусь, что я, по счастью, цепок!»
1829-1830
IX. Бедный Богач
Ну стоит ли богатым быть,
Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить
И только деньги лишь копить?
Да и на что? Умрём, ведь всё оставим.
Мы только лишь себя и мучим и бесславим.
Нет, если б мне далось богатство на удел,
Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,
Чтоб жить роскошно, пышно,
И о моих пирах далёко б было слышно;
Я даже делал бы добро другим,
А богачей скупых на муку жизнь похожа. —
Так рассуждал Бедняк с собой самим,
В лачужке низменной, на голой лавке лёжа;
Как вдруг к нему сквозь щёлочку пролез,
Кто говорит – колдун, кто говорит – что бес,
Последнее едва ли не вернее:
Из дела будет то виднее.
Предстал – и начал так: «Ты хочешь быть богат,
Я слышал, для чего; служить я другу рад.
Вот кошелёк тебе: червонец в нём, не боле;
Но вынешь лишь один, уж там готов другой.
Итак, приятель мой,
Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.
Возьми ж – и из него без счёту вынимай,
Доколе будешь ты доволен;
Но только знай:
Истратить одного червонца ты не волен,
Пока в реку не бросишь кошелька».
Сказал – и с кошельком оставил Бедняка.
Бедняк от радости едва не помешался;
Но лишь опомнился, за кошелёк принялся.
И чтo? ж? – Чуть верится ему, что то не сой:
Едва червонец вынет он,
Уж в кошельке другой червонец шевелится.
«Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится! —
Бедняк мой говорит. —
Червонцев я себе повытаскаю груду;
Так завтра же богат я буду —
И заживу, как сибарит».
Однако ж поутру он думает другое.
«То правда, – говорит, – теперь я стал богат;
Да кто ж добру не рад!
И почему бы мне не быть богаче вдвое?
Неужто лень
Над кошельком ещё провесть хоть день!
Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу;
Но если накупить могу я деревень,
Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?
Так, удержу чудесный кошелёк:
Уж так и быть, ещё я поговею
Один денёк,
А, впрочем, ведь пожить всегда успею».
Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год —
Бедняк мой потерял давно в червонцах счёт;
Меж тем он скудно ест и скудно пьёт;
Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.
День кончится, и, по его расчёту,
Ему всегда чего-нибудь недостаёт.
Лишь кошелёк нести сберется,
То сердце у него сожмётся;
Придёт к реке, – воротится опять.
«Как можно, – говорит, – от кошелька отстать,
Когда мне золото рекою са?мо льётся?»
И, наконец, Бедняк мой поседел,
Бедняк мой похудел;
Как золото его, Бедняк мой пожелтел.
Уж и о пышности он боле не смекает:
Он стал и слаб и хил; здоровье и покой —
Утратил всё; но всё дрожащею рукой
Из кошелька червонцы вон таскает.
Таскал, таскал… и чем же кончил он?
На лавке, где своим богатством любовался,
На той же лавке он скончался,
Досчитывая свой девятый миллион.
1828
X. Булат
Булатной сабли острый клинок
Заброшен был в железный хлам;
С ним вместе вынесен на рынок
И мужику задаром продан там.
У мужика затеи не велики:
Он отыскал тотчас в Булате прок.
Мужик мой насадил на клинок черенок
И стал Булатом драть в лесу на лапти лыки,
А дома, за?просто, лучину им щепать;
То ветви у плетня, то сучья обрубать
Или обтёсывать тычины к огороду.
Ну так, что не прошло и году,
Как мой Булат в зубцах и в ржавчине кругом.
И дети ездят уж на нём
Верхом.
Вот ёж, в избе под лавкой лёжа,
Куда и клинок брошен был,
Однажды так Булату говорил:
«Скажи, на что вся жизнь твоя похожа?
И если про Булат
Так много громкого неложно говорят,
Не стыдно ли тебе щепать лучину
Или обтёсывать тычину,
И, наконец, игрушкой быть ребят?»
«В руках бы воина врагам я был ужасен, —
Булат ответствует, – а здесь мой дар напрасен;
Так, низким лишь трудом я занят здесь в дому:
Но разве я свободен?
Нет, стыдно-то не мне, а стыдно лишь тому,
Кто не умел понять, к чему я годен».
1829-1830
XI. Купец
«Поди-ка, брат Андрей!
Куда ты там запал? Поди сюда, скорей,
Да подивуйся дяде!
Торгуй по-моему, так будешь не в накладе, —
Так в лавке говорил племяннику Купец. —
Ты знаешь польского сукна конец,
Который у меня так долго залежался,
Затем, что он и стар, и подмочен, и гнил:
Ведь это я сукно за английское сбыл!
Вот, видишь, сей лишь час взял за него сотняжку:
Бог олушка послал». —
«Всё это, дядя, так, – племянник отвечал, —
Да в олухи-то, я не знаю, кто попал:
Вглядись-ко: ты ведь взял фальшивую бумажку».
Обманут! Обманул Купец: в том дива нет;
Но если кто на свет
Повыше лавок взглянет, —
Увидит, что и там на ту же стать идёт;
Почти у всех во всём один расчёт:
Кого кто лучше проведёт
И кто кого хитрей обманет.
1829-1830
XII. Пушки и Паруса
На корабле у Пушек с Парусами
Восстала страшная вражда.
Вот, Пушки, выставясь из бортов вон носами,
Роптали так пред небесами:
«О боги! видано ль когда,
Чтобы ничтожное холстинное творенье
Равняться в пользах нам имело дерзновенье?
Что делают они во весь наш трудный путь?
Лишь только ветер станет дуть,
Они, надув спесиво грудь,
Как будто важного какого сану,
Несутся гоголем по Океану
И только чванятся; а мы – громим в боях!
Не нами ль царствует корабль наш на морях!
Не мы ль несём с собой повсюду смерть и страх?
Нет, не хотим жить боле с Парусами;
Со всеми мы без них управимся и сами;
Лети же, помоги, могущий нам Борей,
И изорви в клочки их поскорей!»
Борей послушался – летит, дохнул, и вскоре
Насупилось и почернело море;
Покрылись тучею тяжёлой небеса;
Валы вздымаются и рушатся, как горы;
Гром оглушает слух; слепит блеск молний взоры;
Борей ревёт и рвёт в лоскутья Паруса.
Не стало их, утихла непогода;
Но что ж? Корабль без Парусов
Игрушкой стал и ветров и валов,
И носится он в море, как колода;
А в первой встрече со врагом,
Который вдоль его всем бортом страшно грянул,
Корабль мой недвижим: стал скоро решетом,
И с Пушками, как ключ, он ко дну канул.
Держава всякая сильна,
Когда устроены в ней все премудро части:
Оружием – врагам она грозна,
А паруса – гражданские в ней власти.
1827