Ла Горда вернулась к кухонной плите. Сестрички смеялись и хлопали друг друга по спинам.
Тут я вспомнил, что в доме доньи Соледад Лидия не только сделала вид, что дон Хуан оставил мне какой-то пакет, но она на самом деле показала мне сверток, который напомнил мне футляр, в котором дон Хуан обычно держал свою трубку. Я напомнил Лидии, что она сказала, что они отдадут мне этот пакет в присутствии ла Горды.
Сестрички переглянулись, а затем повернулись к ла Горде. Она сделала жест головой. Жозефина встала и пошла в комнату. Спустя минуту она вернулась со свертком, который показывала мне Лидия.
У меня появилось внезапно острое ощущение…… под ложечкой. Жозефина заботливо поместила сверток на стол передо мной. Все столпились вокруг. Она стала развязывать его так же чинно, как в первый раз делала Лидия. Когда пакет был полностью развернут, она вывалила его содержимое на стол. Это было тряпье для менструаций.
Я на секунду пришел в возбуждение. Но смех ла Горды, который был громче, чем у других, был таким веселым, что я сам вынужден был рассмеяться.
— Это личный сверток Жозефины, — сказала ла Горда. — это была блестящая идея — сыграть на твоей жажде получить дар дона Хуана, чтобы вынудить тебя остаться.
— Ты должен признать, что это была хорошая идея, — сказала Лидия.
Она имитировала жадный вид моего лица, когда она разворачивала сверток, и затем вид моего разочарования, когда она не закончила этого делать.
Я сказал Жозефине, что ее идея действительно была блестящей, что она сработала, как она и ожидала, и что я хотел заполучить этот пакет больше, чем хотел признаться.
— Ты можешь получить его, если хочешь, — сказала Жозефина и вызвала общий смех.
Ла Горда сказала, что Нагваль знал с самого начала, что Жозефина в действительности не была больной, и что именно по этой причине ему было так трудно вылечить ее. Люди, которые действительно больны, более податливы. Жозефина отдавала себе полный отчет во всем и была очень строптивой, и он должен был курить ее великое множество раз.
Дон Хуан сказал то же самое насчет меня, что он курил меня. Я всегда считал, что он имеет в виду использование психотропных грибов для того, чтобы представить себе видимое представление обо мне.
— Как он курил тебя? — спросил я Жозефину.
Она пожала плечами и не ответила.
— Так же, как он курил тебя, — сказала Лидия. — он вытянул твою светимость и высушил ее дымом от огня, который он развел.
Я был убежден, что дон Хуан никогда не объяснял мне этого. Я попросил Лидию рассказать мне, что она знала об этом. Она повернулась к ла Горде.
— Дым имеет очень большое значение для магов, — сказала ла Горда. — дым подобен густому туману. Туман, конечно, лучше, но с ним слишком трудно обращаться. Он не такой удобный для использования, как дым. Поэтому, если маг хочет видеть и знать кого-то, кто всегда скрытен, как ты и Жозефина, кто своенравен и упрям, маг разводит огонь и позволяет дыму окутать этого человека. Все, что они скрывают, выходит в дым.
Ла Горда сказала, что Нагваль использовал дым не только для того, чтобы «видеть» и узнавать людей, но также для исцеления. Он давал Жозефине дымные ванны. Он заставлял ее стоять или сидеть около огня в той стороне, куда дул ветер. Дым обычно окутывал ее и заставлял давиться и плакать. Это неудобство было лишь временным и без последствий, с другой стороны, положительным эффектом было постепенное очищение светимости.
— Нагваль всем нам давал дымные ванны, — сказала ла Горда. — тебе он давал даже больше ванн, чем Жозефине. Он сказал, что ты был невыносимым, а ведь ты даже не притворялся, как она.
Все стало мне ясным. Она была права, дон Хуан заставлял меня сидеть перед огнем сотни раз. Дым обычно раздражал мое горло и глаза до такой степени, что содрогался, когда видел, что он начинает собирать сухой хворост и ветки. Он говорил, что я должен контролировать свое дыхание и ощущать дым с закрытыми глазами, таким способом я мог бы дышать без удушья.
Ла Горда сказала, что дым помог Жозефине стать бесплотной и очень неуловимой и что, несомненно, он помог мне излечиться от моей ненормальности, в чем бы она ни заключалась.
— Нагваль сказал, что дым все забирает из тебя, — продолжала ла Горда. — он делает тебя чистым и прямым.
Я спросил ее, знает ли она, как вместе с дымом извлечь из человека то, что он скрывает. Она сказала, что может легко делать это, потому что потеряла свою форму, но что сестрички и Хенарос сами еще не могут делать этого, хотя они десятки раз видели, как Нагваль и Хенаро делали это.
Мне было любопытно узнать, почему дон Хуан никогда не упоминал мне об этом, хотя он дымил меня, как сухую рыбу, сотни раз.
— Он упоминал, — сказала ла Горда со своей обычной убежденностью. — Нагваль даже учил тебя пристальному созерцанию тумана. Он говорил нам, что однажды ты дымил целое место в горах и в и д е л то, что скрыто за обстановкой. Он сказал, что он сам был поражен.
Я вспомнил острое нарушение восприятия, особого рода галлюцинацию, которая у меня была, и которая, как я думал, была продуктом игры между очень густым туманом и случившимся в то время электрическим штормом. Я описал им этот эпизод и добавил, что дон Хуан никогда в действительности прямо не учил меня ничему о тумане или дыме. Его процедура состояла в том, что он устраивал костры или брал меня в полосы тумана.
Ла Горда не сказала ни слова. Она встала и пошла обратно к кухонной плите. Лидия покачала головой и прищелкнула языком.
— Ты действительно тупой, — сказала она. — Нагваль учил тебя всему. Как, по твоему мнению, ты видел то, что только что рассказал нам?
Между нашим пониманием того, как учить чему-то, была пропасть. Я сказал, что если бы я учил их чему-то, что я знаю, например, вождению машины, то я шел бы шаг за шагом, удостоверяясь, что они поняли каждую деталь процедуры.
Ла Горда вернулась к столу.
— Это только в том случае, если маг учит чему-то относительно тоналя, — сказала она. — когда маг имеет дело с Нагвалем, он обязан дать инструкцию, которая должна показать воину тайну. И это все, что ему нужно сделать. Воин, который получает тайны, должен утвердить знание, как силу, делая то, что ему показано.
Нагваль показал тебе больше тайн, чем всем нам вместе взятым. Но ты ленив, подобно Паблито, и предпочитаешь находиться в замешательстве. Тональ и Нагваль суть два различных мира. В одном ты разговариваешь, а в другом ты действуешь.
В тот момент, когда она говорила, ее слова были абсолютно ясными мне. Я знал, о чем она говорит. Она пошла обратно к плите, размешала что-то в горшке и снова вернулась.
— Почему ты такой тупой? — бесцеремонно спросила Лидия.
— Он пустой, — ответила Роза.
Она заставили меня встать и, глядя искоса, стали обшаривать мое тело глазами. Все они коснулись моей пупочной области.
— Но почему ты все еще пустой? — спросила Лидия.
— Ты знаешь, что делать, не так ли? — добавила Роза.
— Он был ненормальным, — сказала Жозефина. — он и сейчас, должно быть, ненормальный.
Ла Горда пришла ко мне на помощь и сказала им, что я все еще пустой по той же причине, по какой все они еще имеют свою форму. Все мы в тайне не желаем мира нагваля. Мы боимся и имеем задние мысли. Короче говоря, никто из нас не лучше Паблито.
Они не сказали ни слова. Все трое, казалось, были в полном замешательстве.
— Бедный Нагвальчик, — сказала мне Лидия тоном подлинного участия. — ты так же напуган, как и мы. Я делаю вид, что я резкая, Жозефина притворяется ненормальной. Роза притворяется сварливой, а ты притворяешься тупым.
Они засмеялись, и в первый раз со времени моего приезда, сделали жест дружеского расположения ко мне. Они обняли меня и прислонили свои головы к моей.
Ла Горда села лицом ко мне, а сестрички сели вокруг нее. Я был обращен лицом ко всем четырем девушкам.
— Теперь мы можем поговорить о том, что случилось сегодня вечером, — сказала ла Горда. — Нагваль сказал мне, что если мы останемся в живых после последнего контакта с олли, мы не будем теми же самыми. Олли что-то сделали с нами этой ночью. Они дали нам сильную встряску.
Она мягко коснулась моего блокнота.
— Эта ночь была особой ночью для нас, — продолжала она. — Этой ночью все мы, включая олли, энергично взялись за то, чтобы помочь тебе. Нагвалю понравилось бы это. Этой ночью ты все время видел.
— Я видел? — спросил я.
— Опять ты взялся за свое? — сказала Лидия и все засмеялись.
— Расскажи мне о своем видении, Горда, — настаивал я. — ты знаешь, что я тупой. Между нами не должно быть неправильного понимания.
— Хорошо, — сказала она. — я понимаю, что ты имеешь в виду. Этой ночью ты видел сестричек.
Я сказал им, что я был также свидетелем невероятных действий, выполненных доном Хуаном и доном Хенаро. Я видел их так же ясно, как видел сестричек, и все же дон Хуан и дон Хенаро всегда приходили к выводу, что я не видел. Таким образом, я не в состоянии был определить, чем могли отличаться действия сестричек.
— Ты имеешь в виду, что ты не видел, как они держались на линиях мира? — спросила она.
— Нет, не видел.
— Ты не видел, как они проскользнули в трещину между мирами?
Я изложил им то, чему я был свидетелем. Они слушали меня. В конце моего отчета ла Горда, казалось, готова была расплакаться.
— Какая жалость, — воскликнула она.
Она вошла, обошла вокруг стола и обняла меня. Ее глаза были ясными и утешительными. Я знал, что она не питает ко мне зла.
— Это твоя судьба, что ты так закупорен, — сказала она. — но ты все еще остаешься нагвалем для нас. Я не буду питать к тебе недобрых чувств. Ты можешь в любом случае быть уверен в этом. Я знал, что она говорила искренне. Она говорила со мной на уровне, который я наблюдал только у дона Хуана. Она неоднократно объяснила свое умонастроение, как следствие потери ее человеческой формы, она действительно была бесформенным человеческим воином. Волна глубокого расположения к ней нахлынула на меня. Я едва не заплакал. Как раз в этот момент я ощутил, что она была чудесным воином, со мной случилась чрезвычайно интригующая вещь. Точнее всего ее можно описать, сказав, что я ощутил, что мои уши внезапно лопнули. Кроме того, я ощутил лопание в середине своего тела, как раз под моим пупком, причем, более резко, чем в ушах. Сразу после лопания все стало более отчетливым: звуки, виды, запахи. Затем я ощутил интенсивный шум, который, как ни странно, не мешал мне слушать: шум был сильным, но не заглушал никаких других звуков. Было так, словно я слышал шум какой-то частью меня, иной, чем мои уши. Через мое тело прокатилась горячая волна. И тогда я вспомнил нечто такое, что я никогда не видел. Было так, будто мной овладела чужая память.
Я вспомнил, как Лидия подтягивалась на двух горизонтальных красных веревках, когда она ходила по стене. Она фактически не ходила. Она фактически скользила на толстом пучке линий, которые она держала своими ногами. Я вспомнил, что видел, как она часто и тяжело дышала открытым ртом после усилий, затраченных на подтягивание красноватых веревок. Причина, по которой я не смог удержать свое равновесие в конце ее демонстрации, состояла в том, что я видел ее, как свет, который носился вокруг комнаты так быстро, что у меня закружилась голова, он тянул меня в области около пупка.
Я вспомнил действия Розы и Жозефины. Роза в действительности висела, держась своей левой рукой за длинные вертикальные красноватые волокна, которые выглядели, как лозы, ниспадающие с темной крыши. Правой рукой она так же держалась за какие-то вертикальные волокна, которые, по-видимому, придавали ей устойчивость. Она также держалась за те же волокна пальцами ног. В конце своей демонстрации она была похожа на фосфоресценцию на крыше. Линии ее тела перестали выделяться.
Жозефина прятала себя за какими-то линиями, которые, казалось, выходили из пола. Своим поднятым предплечьем она сдвигала линии вместе, чтобы они расположились на такой ширине, чтобы скрыть ее туловище. Ее раздутые одежды играли роль большой подпорки, они каким-то образом сжали ее светимость. Одежды были громоздки только для глаза, который смотрел. В конце своей демонстрации Жозефина, подобно Лидии и Розе, была просто пятном света. Я мог в уме переключаться с одного воспоминания на другое.
Когда я рассказал им о своих существующих вилах памяти, сестрички посмотрели на меня с недоумением. Ла Горда была единственная, которая, по-видимому, поняла, что случилось со мной. Она с неподдельным удовольствием засмеялась и сказала, что Нагваль был прав, говоря, что я слишком ленив, чтобы помнить, что я видел, поэтому я заботился только о том, на что я смотрел.
Возможно и это, думал я про себя, что я бессознательно отобрал то, что мне помнить? Или все это дело рук ла Горды? Если это было правильно, что я сначала отобрал то, что запомнил, а затем высвободил то, что было подвергнуто цензуре, тогда, должно быть, так же истинно, что я, должно быть, воспринял намного больше из действий дона Хуана и дона Хенаро. И тем не менее, я мог припомнить только отобранную часть моего целостного восприятия тех событий.
— Трудно поверить, — сказал я ла Горде, — что я могу вспомнить теперь нечто такое, что я вообще не помнил некоторое время тому назад.
— Нагваль сказал, что каждый из нас может видеть, и тем не менее, мы избираем не помнить того, что мы видим, — сказала она. — теперь я понимаю, как он был прав. Все мы можем видеть, некоторые больше, чем остальные.
Я сказал ла Горде, что некоторая часть меня знала, что я наконец-то нашел трансцендентальный ключ. Недостающий кусочек был вручен мне ими всеми. Но было трудно разобрать, что это такое.
Она заявила, что только что «увидела», что я практически овладел значительной частью искусства «сновидения» и что я развил свое внимание и, тем не менее, я был одурачен, сам на себя напускал видимость, что я ничего не знаю.
— Я уже пыталась рассказать тебе о внимании, — продолжала она, — но ты знаешь об этом столько же, сколько знаем мы.
Я заверил ее, что мое знание, по сути, отличается от их, их знание было бесконечно более эффективным, чем мое. Поэтому любая вещь, которую они могли сказать мне в связи со своей практикой, была полезна для меня.
— Нагваль велел нам показать тебе, что с помощью своего внимания мы можем удерживать образы таким же способом, как мы удерживаем образы мира, — сказала ла Горда. — искусство сновидца — это искусство внимания.
Мысли лавиной нахлынули на меня. Я должен был встать и пройтись по кухне. Затем я снова сел. Мы долго пребывали в молчании. Я знал, что она имела в виду, когда сказала, что искусство сновидцев — это искусство внимания. Я знал далее, что дон Хуан рассказал и показал мне все, что мог. Однако я не был способен осознать предпосылки его знания в своем теле, когда он был рядом. Он сказал, что мой разум является демоном, который держит меня в оковах, и что я должен победить его, если я хочу постигнуть его учение. Проблема, следовательно, заключалась в том, как победить мой разум. Мне никогда не приходило в голову потребовать от него определения того, что он подразумевал под разумом. Я все время считал, что он подразумевает способность уразумевать, умозаключать или мыслить упорядоченным и рациональным образом. Из того, что сказала ла Горда, я понял, что для него разум означает внимание.
Дон Хуан говорил, что ядром нашего существа является акт воспринимания и что тайной нашего существа является акт осознания. Для него восприятие и осознание были обособленной функционирующей нерасчленимой единицей, которая имела две области. Первая была «вниманием тоналя», т.е. это способность средних людей воспринимать и накладывать свое осознание на обычный мир обыденной жизни. Дон Хуан называл также эту сферу влияния нашим «первым кольцом силы», и характеризовал ее, как нашу ужасную, но принимаемую за само собой разумеющееся, способность придавать порядок нашему восприятию нашего каждодневного мира.
Второй областью было «внимание Нагваля», т.е. способность магов накладывать свое осознание на необычный мир. Он называл эту область внимания «вторым кольцом силы», или совершенно необыкновенной способностью, которую все мы имеем, но которую используют только маги, чтобы придавать порядок необычному миру.
Ла Горда и сестрички, демонстрируя мне, что искусством сновидцев было удерживать образы своих снов своим вниманием, вскрыли прагматический эффект системы дона Хуана. Они были практиками, которые вышли за пределы теоретического аспекта его учения. Чтобы дать мне демонстрацию этого искусства, они должны были воспользоваться своим «вторым кольцом силы» или «вниманием Нагваля». Мне для того, чтобы свидетельствовать их искусство, нужно было сделать то же самое. Фактически было очевидно, что я разместил свое внимание в обеих областях. По-видимому, все мы непрерывно воспринимали обоими способами, но избрали выделить одно для воспоминания и отвергнуть другое или, возможно, мы затушевали его, как сделал я сам. При определенных условиях стресса или предрасположения, подвергнутое цензуре воспоминание выходит на поверхность и мы можем тогда иметь два отличающихся воспоминания об одном событии.
То, с чем дон Хуан боролся, чтобы победить, или, скорее, подавить во мне, был не мой разум, как способность рационально мыслить, а мое «внимание тоналя», или мое созерцание мира здравого смысла. Его желание, чтобы я сделал это, было объяснено ла Гордой, когда она сказала, что каждодневный мир существует потому, что мы знаем, как удерживать его образы, следовательно, если выключить внимание, необходимое для поддержания этих образов.
— Нагваль сказал нам, что то, что идет в счет — это практика, — внезапно сказала ла Горда. — когда ты отдаешь свое внимание образам своего сна, твое внимание изменяется к лучшему. В результате ты можешь стать таким, как Хенаро, который мог удерживать образы любого сна.
— Каждая из нас имеет 5 других снов, — сказала Лидия, — но мы показали тебе первый, потому что это сон, который дал нам Нагваль.
— Вы можете входить в сновидение в любое время, когда захотите? — спросил я.
— Нет, — ответила ла Горда. — сновидение забирает слишком много силы. Ни одна из нас не имеет так много силы. Причина, по которой сестрички должны были так много раз кататься по полу, заключается в том, что при катании земля дает им энергию. Может быть ты сможешь также вспомнить их, как светящихся существ, получающих энергию от света земли. Нагваль сказал, что самый лучший путь получения энергии — это пустить солнце в глаза, особенно в левый глаз.
Я сказал ей, что не знал ничего об этом, и она описала процедуру, которой дон Хуан обучил их. Когда она говорила, я вспомнил, что этой процедуре дон Хуан обучил также и меня. Она состояла в том, что я должен медленно двигать голову из стороны в сторону, когда я поймал солнечный свет полуприкрытым левым глазом. Он сказал, что можно пользоваться не только солнцем, но и любым видом света, который может светить в глаза.
Ла Горда сказала, что Нагваль рекомендовал им повязывать свои шали ниже талии, чтобы предохранить тазовые кости, когда они вращаются.
Я сделал замечание, что дон Хуан никогда не говорил мне о вращении. Она сказала, что у них есть матка и энергия поступает прямо в матку; путем вращения они распределяют эту энергию по остальной части своего тела. Мужчина, чтобы зарядиться энергией, должен лечь на спину, согнув колени так, чтобы подошвы его ног соприкасались друг с другом. Его руки должны быть вытянуты в стороны, предплечья вертикально подняты, а пальцы скрючены в вертикальном положении.
— Мы делали в сновидении эти сны несколько лет, — сказала ла Горда. — эти сны — наши самые лучшие, потому что мы уделяем им полное внимание. В других снах, которые мы имеем, наше внимание еще не прочное.
Ла Горда сказала, что удерживание образов снов является толтекским искусством. Затратив несколько лет на практику, каждая из них была способна выполнить одно действие в любом сне. Лидия могла ходить по чему угодно, Роза могла свободно висеть на чем угодно, Жозефина могла скрыться за чем угодно, а она сама могла летать. Но они были только начинающими, ученицами этого искусства. Они обладали полным вниманием только для одной деятельности. Она добавила, что Хенаро был мастером «сновидения» и мог делать удивительные вещи, обладая вниманием для стольких действий, сколько мы совершаем в нашей каждодневной жизни, и что для него обе области внимания были равнозначны.
Я ощутил потребность задать им свой обычный вопрос: я должен знать их процедуры, посредством которых они удерживают образы своих снов.
— Ты знаешь это так же хорошо, как мы, — сказала ла Горда. — единственное, что я могу сказать, это то, что когда мы приходим в один и тот же сон снова и снова, мы начинаем ощущать линии мира. С их помощью мы сделали то, что ты видел.
Дон Хуан говорил, что наше «первое кольцо силы» очень рано включается в нашу жизнь и что мы живем под впечатлением того, что это все, что у нас есть. Наше «второе кольцо силы», «внимание Нагваля», остается скрытым для подавляющего большинства из нас и только в момент нашей смерти оно открывается нам. Однако, есть путь к достижению его, который доступен каждому из нас, но который принимают только маги, и этот путь пролегает через «сновидение». «Сновидение», в сущности, является преобразованием обычных снов в дело, включающее волевой акт. Сновидцы, привлекая свое «внимание Нагваля» и фокусируя его на темах и событиях своих снов, изменяют эти сны в «сновидении».
Дон Хуан говорил, что нет никаких процедур, чтобы прибыть к «вниманию Нагваля». Он дал мне только указания. Найти свои руки в снах было первым указанием, затем упражнение с уделением внимания расширялось до нахождения предметов, отыскания специальных особенностей, таких, как здания, улицы и т.п. Отсюда делался прыжок к «сновидению» о специальных местах в специальное время дня. Заключительной стадией было привлечение «внимания Нагваля» для фокусирования его полностью на самом себе. Дон Хуан говорил, что этой заключительной стадии обычно предшествует сон, который у многих из нас был в то или иное время, в котором человек смотрит на самого себя, сидящего в постели. К тому времени, когда у мага появляется такой сон, его внимание развивается до такой степени, что вместо того, чтобы проснуться, как делают многие из нас в такой ситуации, он разворачивается и приступает к какой-либо деятельности, словно бы он действовал в мире обыденной жизни. С этого момента появляется брешь, разграничение в до сих пор единой личности. Результатом «привлечения внимания Нагваля» и развития его до высоты и усложненности нашего обыденного внимания к миру является, в системе дона Хуана, другое «я», существо, идентичное самому человеку, но созданное в «сновидении».
Дон Хуан сказал мне, что не существует определенных стандартных шагов для обучения этому дублю, так же как нет никаких определенных шагов для нас для достижения нашего обыденного сознания. Мы просто делаем его посредством практики. Он настаивал на том, что в процессе привлечения нашего «внимания Нагваля» мы найдем эти шаги. Он убеждал меня практиковать «сновидения», не позволяя своим страхам ставить палки в колеса.
Он сделал то же самое с ла Гордой и сестричками, но, очевидно, нечто в них сделало их более восприимчивыми к идее другого уровня внимания.
— Хенаро большую часть времени был в твоем теле сновидения, — сказала ла Горда. — ему это больше нравилось. Именно поэтому он мог делать самые невероятные вещи и пугал тебя до полусмерти. Хенаро мог входить и выходить через трещину между мирами, как ты и я можем входить и выходить через дверь.
Дон Хуан тоже подробно рассказывал мне о трещине между мирами. Я всегда считал, что он говорит метафорически и тонком различии между миром, который воспринимает средний человек, и миром, который воспринимает маг.
Ла Горда и сестрички показали мне, что трещина между мирами была больше, чем метафора. Это была скорее способность менять уровень внимания. Одна часть меня великолепно понимала ла Горду, в то время, как другая часть меня была еще более испуганной, чем прежде.
— Ты спрашивал, куда ушли Нагваль и Хенаро, — сказала ла Горда. — Соледад довольно туповата и сказала тебе, что они ушли в другой мир; Лидия сказала тебе, что они покинули эту местность; Хенарос были бестолковы и испугали тебя. Истина заключается в том, что Нагваль и Хенаро прошли через эту трещину.
По какой-то причине, не поддающейся моему определению, ее утверждения ввергли меня в глубокий хаос. Я все время ощущал, что их уход к лучшему. Я знал, что они не ушли в обычном смысле, но я держал это ощущение в области метафоры. Хотя я даже сообщил об этом близким друзьям, я думаю, что сам я никогда в действительности не верил в это. В глубине души я всегда был рациональным человеком. Но ла Горда и сестрички обратили мои темные метафоры в реальные возможности. Ла Горда действительно транспортировала нас на полмили с помощью энергии своего «сновидения».
Ла Горда встала и сказала, что я уже понял все и что нам пора есть. Она подала еду, которую приготовила. У меня не было аппетита. После еды она встала и подошла ко мне сбоку.
— Я думаю, тебе пора уезжать, — сказала она мне.
По-видимому, это послужило сигналом для сестричек. Они тоже встали.
— Если ты останешься после этого момента, ты не сможешь больше покинуть нас, — продолжала ла Горда. — Нагваль однажды предоставил тебе свободу выбора, но ты выбрал остаться с ним. Он сказал мне, что, если мы останемся в живых после последнего контакта с олли, я должна накормить тебя, добиться, чтобы ты себя хорошо чувствовал, а затем попрощаться с тобой. Я полагаю, что мне и сестричкам некуда идти, так что у нас нет выбора. Но ты — другое дело.
Сестрички окружили меня и попрощались со мной.
В этой ситуации была чудовищная ирония. Я был свободен уехать, но мне некуда было ехать. У меня тоже не было выбора. Много лет тому назад, когда дон Хуан дал мне шанс вернуться обратно, я остался, потому что уже тогда мне некуда было идти.
— Мы выбираем только однажды, — сказал он тогда. — мы выбираем либо быть воинами, либо быть обычными людьми. Другого выбора не существует. Не на этой земле.