Иисус пришел в ужас.
— Так ты распинаешь дух! — воскликнул он. — Нет! Нет, я не желаю этого!
— Только так дух и может не обратиться в воздух и сохраниться! — возразил Иаков.
— Но так он не будет больше свободным, не будет духом!
— Достаточно, что он будет похож на дух. Для этого нам работы хватит, Учитель.
Холодный пот выступил на челе Иисуса. Он быстро пробежал взглядом по лицам учеников: никто из них даже не шевельнулся, чтобы возразить. А Петр смотрел на сына Зеведеева с восхищением: у него женский ум, он наловчился еще на челнах своего властолюбивого отца, а теперь, глядишь, поставит на место и самого Учителя…
Иисус в отчаянии протянул руку, словно умоляя о помощи:
— Я пошлю вам Утешителя — духа истины. Он будет вести вас.
— Пошли нам скорее Утешителя, Учитель… а не то мы собьемся с пути и не сможем отыскать тебя! — воскликнул Иоанн.
Иаков кивнул своей крепкой, упрямой головой:
— И этот дух, который ты называешь духом истины, тоже предадут распятию. Пока существуют люди, дух будут распинать, Учитель, так и знай. Но ничего, всегда что-нибудь да останется, а нам этого достаточно.
— Мне, мне этого недостаточно! — в отчаянии вскричал Иисус.
Услыхав его горестный крик, Иаков смутился, подошел к Учителю и взял его за руку.
— Тебе недостаточно, потому ты и идешь на крест. Прости, что я стал возражать тебе, Учитель. Иисус опустил руку на упрямую голову Иакова.
— Если Бог желает, чтобы на земле вечно распинали дух, благословен да будет крест. Да взвалим его на плечи наши с любовью, терпением и верою. И однажды он станет крыльями на плечах наших.
Все умолкли. Луна стояла теперь уже высоко в небе. Мертвенно-бледный свет струился на столы. Иисус сложил руки на груди.
— Окончен труд: все, что нужно было сделать, я сделал, все, что нужно было сказать, я сказал. Думаю, я исполнил свой долг до конца и потому могу сложить руки на груди.
С этими словами он кивнул сидевшему напротив Иуде, тот встал, затянул свой кожаный пояс, взял свой корявый посох, а Иисус сделал ему знак рукой, словно прощаясь.
— Этой ночью мы пойдем молиться под маслинами Гефсимании за Долиной Кедров. Отправляйся с милостью Божьей, Бог с тобой, брат мой Иуда.
Иуда открыл было рот, желая сказать что-то, но передумал. Дверь была распахнута настежь, и он стремительно вышел. С каменных ступеней послышался тяжелый топот его огромных стоп, спускавшихся вниз.
— Куда это он? — обеспокоенно спросил Петр, намереваясь подняться и пойти следом за Иудой.
Иисус остановил его:
— Закрутилось колесо Божье, не вмешивайся.
Поднялся ветер, языки пламени на семи свечниках заколебались. И вдруг резкий порыв задул светильники. Все внутри заполонил лунный свет. Нафанаил испугался и наклонился к приятелю:
— Это не ветер, Филипп. Кто-то вошел в комнату. Может быть, это смерть?
— А если и смерть, тебе какое дело? — ответил пастух. — Не за нами.
Он похлопал по спине друга, который все не мог прийти в себя.
— Большому кораблю — большое плавание, мы же — слава Богу! — челноки да ореховые скорлупки.
Лунный свет залил лицо Иисуса и поглотил его, не оставив ничего, кроме пары черных глаз. Иоанн испугался и тайком протянул руку к лицу Учителя, желая убедиться, что оно еще есть.
— Учитель, — прошептал он, — где ты?
— Я еще не ушел, любезный Иоанн, — ответил Иисус. — На мгновение я исчез, потому что думал о словах, сказанных мне когда-то неким подвижником на святой горе Кармиле. «Я погрузился в пять канав моего тела, словно свинья», — сказал он. «И как же ты спасся, дедушка? Тебе, наверное, пришлось выдержать тяжкую борьбу?» «Ничуть, — ответил он. — Однажды утром я увидел цветущее миндальное дерево и спасся». Цветущим миндальным деревом, любезный Иоанн, сегодня вечером показалась мне на мгновение смерть. Он встал и сказал:
— Пошли. Пришел час.
Иисус пошел впереди, а следом за ним — погрузившиеся в раздумья ученики.
— Пошли отсюда, — тайком сказал приятелю Нафанаил. — Только давай и Фому возьмем с собой.
Они попытались отыскать в лунном свете Фому, но тот уже успел свернуть в одну из узких улочек. Эти двое немного отстали, а когда Долина Кедров была уже близко, оторвались от остальных и пустились наутек.
Иисус спустился вместе с оставшимися учениками в Долину Кедров, затем поднялся на противоположный склон и пошел по тропе к масличной роще в Гефсимании. Сколько часов провели они здесь ночами под прадавними маслинами, беседуя о милости Божьей и людских беззакониях!
Они остановились. В тот вечер ученики плотно поели и много выпили, и потому сон одолевал их. Они расчистили ногами землю, освободив ее от камней, и приготовились к ночлегу.
— Троих не хватает, — сказал Учитель, оглядевшись вокруг. — Куда они делись?
— Сбежали… — гневно сказал Андрей. Иисус улыбнулся:
— Не осуждай их, Андрей. В один прекрасный день они вернутся, вот увидишь, — вернутся все трое, и у каждого из них будет самый царственный венец на челе — из терниев и бессмертника…
Сказав это, он прислонился к масличному древу и вдруг почувствовал сильную усталость.
Ученики уже улеглись, пристроив головы вместо подушек на крупных камнях.
— Иди сюда, Учитель, приляг между нами, — сказал, зевая, Петр. — Андрей постоит на страже, Иисус оторвался от дерева и сказал:
— Петр, Иаков, Иоанн, идемте со мной!
Его повелительный голос был полон печали.
Петр сделал вид, будто не слышит, вытянулся на земле и снова зевнул, но сыновья Зеведеевы взяли его за руки и подняли.
— Пошли. Не стыдно тебе?
Петр подошел к брату.
— Андрей, неизвестно, что может случиться. Дай мне нож. Иисус пошел впереди. Они вышли из-под масличных дерев на свет. Напротив в одеяниях из лунных лучей сиял белоснежный Иерусалим, небо над ними было, словно молоко, без единой звезды, а полная луна, которая ранее явилась их взорам при поспешном восходе, теперь неподвижно повисла.
— Отче, — пробормотал Иисус, — Отче сущий на небесах и на земле, мир, созданный Тобой, прекрасен — и тот, что мы видим, и невидимый нам. И я не знаю — прости меня, — не знаю, Отче, который из них прекраснее, — он склонился, взял пригоршню земли и вдохнул ее запах, напоивший все его тело. Очевидно, где-то поблизости росли мастиковые деревья — земля пахла древесной смолой и медом. Иисус прижал ее к щеке, шее, губам и прошептал:
— Какое благоухание, какая теплота, какое родное чувство! Слезы выступили у него на глазах. Он держал пригоршню земли и не желал расставаться с ней.
— Вместе, вместе мы пойдем на смерть, брате мой, — прошептал он. — Другого товарища у меня нет.
— Не могу больше, — сказал Петр, которому все это уже надоело. — Куда он ведет нас? Не пойду дальше, лягу здесь.
Он стал уж было высматривать место, чтобы прикорнуть где-нибудь в углублении, но тут увидел, что Иисус возвращается к ним, сразу же встрепенулся и первым пошел навстречу.
— Близится полночь, Учитель, — сказал Петр. — Неплохо было бы прилечь где-то здесь.
— Душа моя полна смертельной тоски, чада мои, — ответил Иисус. — Поищите место под деревьями и ложитесь, а я останусь здесь молиться под открытым небом. Но не спите, прошу вас, бодрствуйте и молитесь вместе со мной нынешней ночью. Помогите мне, чада мои, пережить этот тяжкий час. Он повернулся к Иерусалиму и сказал:
— Уходите. Оставьте меня одного.
Ученики удалились от него на расстояние брошенного камня и расположились под маслинами, а он пал лицом долу, прильнув устами к земле. Его разум, сердце, губы были неотделимы от земли, стали землею.
— Отче, — прошептал Иисус, — мне хорошо здесь — праху с прахом, оставь меня. Горька чаша, которую дал ты мне испить, очень горька, — это выше моих сил… Если это возможно, Отче, отними ее от уст моих.
Он умолк, прислушиваясь, не раздастся ли среди ночи глас Отца, закрыл глаза. Кто знает, — Бог ведь добрый, может быть, он увидит, как Бог ласково улыбается внутри него, кивая ему. Он ждал, ждал со страхом, но так ничего не увидел и не услышал.
Иисус огляделся вокруг. Он был в полном одиночестве. Он испугался, вскочил и поспешил к товарищам, чтобы укрепить сердце свое. Все трое спали. Он толкнул ногой Петра, а затем Иоанна и Иакова.
— Не стыдно вам? — горько спросил Иисус. — У вас не хватило сил, чтобы хоть немного помолиться вместе со мной?
— Учитель, — ответил Петр, едва продирая слипавшиеся глаза. — Учитель, душа готова, да тело слабо. Прости нас.
Иисус возвратился к свету, упал коленями на камни.
— Отче! — снова воскликнул он. — Очень горька, очень горька чаша, данная Тобою, отними ее от уст моих.
И, сказав эти слова, он увидел, как сверху спускается к нему в лунном сиянии некий ангел с бледным и строгим лицом. Крылья его были из лунного света, а в руках он держал серебряный потир. Иисус закрыл лицо руками и рухнул наземь.
— Это и есть Твой ответ, Отче? Нет у Тебя жалости?
Он подождал немного, а затем очень медленно со страхом раздвинул пальцы, чтобы увидеть, стоит ли еще над ним ангел. Тот спустился уже совсем низко, и теперь края потира касались его губ. Иисус вскрикнул, взмахнул руками и упал навзничь.
Когда он пришел в себя, луна сдвинулась на ладонь от вершины неба и ангел растаял в ее сиянии. Вдали на дороге к Иерусалиму показались редкие движущиеся огни, напоминавшие горящие факелы. Приближались они или удалялись? Куда они двигались? Им снова овладели страх и желание видеть людей, слышать человеческий голос, коснуться дорогих рук. Он бегом бросился к троим товарищам.
Все трое спали, и их залитые лунным светом лица сияли спокойствием. Иоанн положил голову, словно на подушку, на плечо Петру, Петр — на грудь Иакову, а тот запрокинул черновласую голову на камень, раскрыв объятия небу, и промеж усов и бороды цвета воронова крыла поблескивали зубы: видать, снился ему приятный сон, и потому он смеялся. Иисусу стало жаль снова будить их толчками и, осторожно ступая на пальцах, он возвратился назад, а затем опять упал лицом долу и заплакал.
— Отче, — сказал он совсем тихо, словно желая, чтобы Бог не услышал его, — Отче, да свершится воля Твоя, — Твоя, а не моя, Отче.
Он встал и снова посмотрел на дорогу, ведущую к Иерусалиму. Огни уже приблизились, и были ясно видны раскачивающиеся вокруг них тени и блеск стального оружия.
— Они идут сюда… Идут… — сказал Иисус, и колени его задрожали.
И как раз в этот миг прилетел соловей, уселся напротив него на молоденьком кипарисе и запрокинул кверху голову, опьянев от обилия лунного света, от весенних запахов и от свежей теплой ночи. Некий всемогущий Бог пребывал внутри него, тот Бог, который сотворил небо, землю и души человеческие, — и он запел. Иисус поднял голову, прислушался. Может быть, и вправду это был Бог, истинный Бог человеческий, любящий землю, крохотные птичьи грудочки и несущие прохладу объятия? Внутри него, в самой глубине его существа, встрепенулся и ответил на призыв соловья какой-то другой соловей, который тоже пел о вечных муках и вечных радостях — о Боге, любви, надежде…
Соловей пел, а Иисус слушал его, содрогаясь: он и не знал, что внутри него сокрыто столько богатств, столько непроявившихся, необычайно сладостных радостен и грехов. Тело его стало древом цветущим, соловей заблудился среди покрывшихся цветами ветвей, не имея ни сил, ни желания покидать их. Да и куда было лететь ему? К чему улетать прочь? Эта земля и есть Рай… И когда, слушая это двугласое пение, Иисус вступал в Рай, так и не расставшись со своим телом, раздались грубые голоса, приблизились горящие факелы, стальные доспехи, и среди дыма и сияния — так показалось ему — заметил он Иуду, и крепкие руки будто бы обняли его, а рыжая борода кольнула в лицо. Он вскрикнул и на мгновение потерял сознание — так показалось ему. Но прежде он успел почувствовать, как тяжело дышащие губы Иуды прильнули к его губам и послышался хриплый, полный отчаяния голос:
— Здравствуй, Учитель!
Луна уже почти касалась бело-голубых гор Иудеи. Выступила заиндевевшая изморозь, пальцы и губы Иисуса посинели. Иерусалим возвышался в лунном свете слепой и мертвенно-бледный.
Иисус повернулся, посмотрел на воинов и левитов.
— Привет вам, посланцы моего Бога! — промолвил он. — Идемте!
И тут он заметил Петра, который в толчее успел полоснуть ножом по уху одному из левитов.
— Верни свой нож в ножны. Ибо все, взявшие меч от меча и погибнут.
Глава 29
Иисуса схватили, с гиканьем и свистом поволокли по камням среди маслин и кипарисов и повели через Долину Кедров в Иерусалим и доставили во дворец Каиафы, где уже собрался синедрион, чтобы судить бунтовщика.
Было холодно. Слуги развели во дворе огонь и грелись. Время от времени из дворца выходили левиты и сообщали новости. От рассказов о том, как его истязали, волосы вставали дыбом на голове. Что за хулу изрекал окаянный о Боге Израиля, о Законе Израиля, о святом Храме, который он обещает разрушить, а место, на котором стоит Храм, посыпать солью!
Плотно закутавшись и глубоко втянув голову в плечи, во двор проскользнул Петр. Он уселся у огня, протянув к нему руки, грелся и с ужасом слушал новости. Проходившая мимо служанка увидела его и остановилась.
— Эй, старче, — обратилась она к Петру, — что это ты прячешься от нас? Подними-ка голову, дай взглянуть на себя. Сдается мне, что ты тоже был вместе с ним.
Услыхав эти слова, несколько левитов подошли ближе. Петр испугался.
— Клянусь, — сказал он, поднимая руку, — что не знаю я этого человека!
Он направился было к выходу, но тут другая служанка заметила, что он собрался уйти, и протянула к нему руки:
— Эй, старче, куда ты? Ты был вместе с ним, я видела тебя!
— Не знаю я этого человека! — снова воскликнул Петр, отстранил девушку и прошел дальше, но уже в воротах двое левитов остановили его, схватив за плечи, и хорошенько встряхнули.
— Говор тебя выдал! — закричали левиты. — Ты галилеянин, его ученик!
Петр принялся клясться, божиться и кричать:
— Не знаю я этого человека!