Видение кончилось, и я был просто потрясен его яркостью и естественностью. Я сразу сказал батюшке, который вел службу, что хочу причаститься.
-А как? Ты же не служил, — удивился он.
-Мне надо! Что-то произойдет!
Он увидел мое возбуждение и говорит:
-Ну, хорошо, облачись и скажи проповедь. Это и будет служение.
Я причастился и сказал проповедь. Чувство необычайной радости и легкости охватило меня.
Когда вышли из храма, я никак не мог забыть видения. И почему-то очень захотелось поделиться этим с Владыкой Амвросием. Я нашёл телефон и позвонил ему.
— Как хорошо, что ты позвонил, ты мне нужен! — сказал он — У меня тут делегация из твоего города, нужно что — то делать. Там батюшка решил уйти в зарубежную церковь и здание переоформляет, надо здание отстоять. Приезжай скорее ко мне! Я приехал.
Суть конфликта касалась и меня. И я, в какой-то степени чувствовал свою вину за происходящее, хотя твердо знал, что виновата во всем клевета, которую распространяла одна женщина и её муж, в которую и поверил этот священник. Владыка попросил меня вызвать на следующий день еще одного священника и дал нам письменное распоряжение о том, что нужно спилить замки на молитвенном доме и начать службу. Но когда мы приехали в город, все оказалось не так просто. Уже было назначено заседание администрации района, для рассмотрения вопроса о передаче молитвенного дома в распоряжение зарубежной церкви. На заседание явилось много народа. Взбунтовавшийся священник привёл с собой людей, и все громко кричали. Больше всех кричала та женщина, виновница конфликта. Она наговорила столько лжи, что все это было похоже на сумасшествие. Не помогали никакие уговоры, и даже моя попытка умолить ее, встав на колени. Заседание закончилось ничем. Батюшка со своими людьми ушел. А мы, со вторым приехавшим священником, решили разделиться. Он поехал в епархию, а я пошел к храму, где в пять часов вечера собирались сторонники Владыки и Русской Православной Церкви, чтобы не дать начать службу «зарубежникам» у которых были ключи. Мы собрались, я объяснил ситуацию. Люди встали стеной на крыльце, и начали петь псалмы и молитвы. Подъехал и тот батюшка со своими сторонниками. Дальше были, события, которые и вспомнить невообразимо. В общем, я впервые увидел, дикую, совершенно безумную кучку людей, совершенно неуправляемую и подчиняющуюся какой-то безумной силе. В результате, я оказался посреди двора, в липкой грязной луже. От удара тяжелым евангелием по голове потерял, на несколько секунд, сознание. Очнувшись, увидел, как меня пинали.
— Снимайте с него крест! — закричала женщина. Муж её схватился за крест, и попытался цепочкой душить меня. Окружающие стояли и смотрели на их безумие. Кто-то пытался меня освободить. Но дикая злоба избивающих всех пугала. Милиция спасла меня, забрав в свою машину. Сидя в машине, абсолютно весь облепленный липкой грязью, я вдруг взмолился — Господи! Да, что же такое происходит? И вдруг, тот же голос, что и в монастыре, сказал: «А вот это та грязь, на которой растет роза. Её нужно обязательно пройти!
И мне сделалось необычно легко и радостно. В милиции удивлялись, почему я улыбаюсь, а мне было хорошо, как после причастия. Потом было еще много грязи, связанной с этим событием, но я радовался каждому ляпку, потому что на них растёт роза. Кстати, та церковь осталась православной, и батюшка тот вернулся к служению в ней.
Спас Пантелеимон.
Она — руководитель хора. Замечательный человек и мастер своего дела. Когда-то давно, они любили с хором, в летние дни, спуститься по Волге на теплоходе. Это лето было обычным и она, с сыном и частью хора, по путевке, начали свое путешествие. Все было хорошо. В одном городе сошли на экскурсию, и по пути попался храм. Зашли, и ей очень захотелось расставить везде свечи. Особенно привлекала и кона Великомученика и целителя Пантелеимона. Большая она привлекала её своим взглядом. Свечи не купили, не было продавца, да и сын тянул за руку — пошли скорее. Да и время было — начало семидесятых. Вернулись на теплоход. В этом же городе, на теплоход сел странный старик. Весь вечер он раздавал детям сладости и яблоки, общался со всеми, а утром его нашли мертвым. Первые признаки показали, что он умер от холеры. Анализы подтвердили диагноз, и теплоход поставили на карантин. Начали проводить обследование. У сына оказались признаки холеры. Его отделили от матери в отдельный бокс и начали лечение. Мать предупредили, что лекарство от холеры очень сильное, и оно дает побочные эффекты. Прежде всего, страдает слух. Поэтому сын или совсем оглохнет, или будет плохо слышать. Для неё это был удар. Она мечтала, что он будет композитором, и поэтому такое известие было подобно его смерти. Но не лечить — верная смерть. Лечение довольно долгое, и карантин тоже длился долго. Однако тех, кто не заболел, раньше выпустили на берег. Среди них была и она. Она вышла и бегом, именно бегом направилась к храму. Нашла, вбежала в него, и первое, что увидела, икона Пантелеимона. Она бросилась к ней. Стала горько плакать. Потом пошла, купила много свечей и везде расставила их, и опять горько плакала и молила всех святых и Пресвятую Богородицу помочь её. И вдруг услышала голос — Иди, теперь ты все сделала правильно! Покой и мир разлился у неё в груди. Она вернулась на теплоход. Вскоре закончилось лечение, и больных начали обследовать. Удивлению врачей не было предела — у её сына не только не ухудшился, а еще и улучшился, слух. Он стал абсолютным.
-Это какое-то чудо! — заключила медкомиссия. А она в благодарность за исцеление сына обещала Богу, что её хор всегда будет петь духовные песнопения. И хор запел. Потом у неё из-за этого начались неприятности. Её лишили хора. По существу сослали на Урал. Но и там новый хор пел духовное. И не просто пел, а ходили участницы хора Вера, Надежда, и Любовь с нею по деревенским храмам и пели на службах. Потом и там у неё хор отняли. Десять лет не давали работать вообще. Но она осталась верна своему слову, данному Богу. Сейчас её хор, если не самый, то один из самых лучших. Выпущены лазерные диски, хор всеми любим и почитаем, а она любит Пантелеимона и Бога. Вот какое чудо.
Господи! Иисусе Христе…
-Это произошло с моим братом, — начала рассказ женщина. Хорошо одетая, с достаточно дорогими украшениями на руках и серьгами в ушах, она не очень была похожа на верующую. Однако это был как раз тот случай, когда украшение, одежда, стиль поведения, делали её мало заметной в своём кругу, и позволяли быть верующей, посещать храмы, и поститься никого не смущая и не раздражая. Она была учителем в довольно престижной школе. Учителем хорошим и, поэтому, нужным. Руководство устраивало, что внешне она ничем не «пропагандировала» религию, и это позволило ей долгие годы жить и при религии и при школе.
-Брату было одиннадцать, а мне двенадцать лет. Жили мы в деревне. Однажды они с ребятами пошли в лес. Решили там заночевать. Построили шалаш. Долго играли, разводили костёр, пекли картошку. Брат пошёл в шалаш и уснул там. А мальчишки решили его разыграть. Окружили шалаш и начали выть по-волчьи. Потом трясти шалаш стали. Однако брат не отзывается. Они вошли в шалаш, а он сидит, на них смотрит и ничего не говорит. Они начали смеяться, тормошить его, а он как сидел, так и сидит. Они глядят: что-то не так. Сначала думали, притворяется.
— Ну и притворяйся. — Ушли к костру. А он как сидел, так и сидит. К утру, они поняли, что с ним что-то случилось. Облили его холодной водой: может быть очнётся. А он не реагирует. Они послали одного в деревню. Родители прибежали. Мать плачет. Брат ни на что не реагирует. Отнесли его домой. Вызвали врача. Увезли в больницу. Через месяц его из больницы привезли. Брат был, как робот. Ничего не говорил. Лежит на кровати, не поднимешь — будет лежать, посадишь — будет сидеть. Не говорит ни чего и не просит. Кукла и всё. Мать сильно плакала. Но стала молиться. Сильно молится, каноны читает, акафисты в свободное время. А в деревне, где свободное время? Так она по ночам молилась. А потом нашла молитву: «Господи, Иисусе Христе…» и стала её все время читать. Даже разговаривать перестала. Все делает, а молчит. Отец даже сердился, что она молчит. А видно было, что она молитву читает, — губы иногда шевелились. Прошёл целый год. Летом все работают. А мы с матерью по очереди дома сидим. Брат стал иногда безобразничать — то встанет и прямо в горящую печку лезет, то еще что. И так неожиданно все и тихо. В общем, глаз да глаз за ним нужен был. А мать молится, да иногда плачет. Однажды они с отцом пошли на сенокос. А я осталась обед готовить и за братом смотреть. Отец у нас строгий такой был, серьёзный. Ну, настоящий такой хозяин. Так вот он рассказывает:
— Косим мы, косим. Мать рядом. Она хорошо косила, успевала за мной. Рядом еще много народа. Вдруг она упала в траву. Сидит, в траву смотрит, крестится и с кем-то разговаривает. Все говорит: » Да, матушка! Да, матушка! — И крестится. Он напугался, думал, что с ума сошла. Все остановились, сбежались. Отец волнуется — поднимать её начал. А она опять на колени и все разговаривает с травой. Он после говорит —
— Я напугался, что теперь в доме двое сумасшедших.
А она вдруг встала и бегом домой. Он за ней. В это время я готовила у печки. Брата посадила за стол. Хотела кормить. Тарелку перед ним со щами поставила. Да ведь с ним надо было сесть и рукой его двигать, или самой кормить. Он только так ел. Вдруг он говорит:
— Что-то я проголодался!
Взял ложку, и как раньше, давай щи хлебать, хлеб ломать. Я так и села. Сижу, гляжу на него, и двинуться не могу.
— Ты чего смотришь? -говорит и продолжает есть, потом остановился, — ты чего?
Я вскочила да из дома, к родителям бежать. А мать мне навстречу бежит. Отец её догоняет, хватает, она отбивается и бежит. Мимо меня пробежала и в дом. Да сразу к брату. Давай обниматься с ним и реветь. А он отбивается — ты чего, мам? Оказывается, он совершенно ничего из того времени, пока был в оцепенении, не помнил. Ему показалось, что он уснул за столом и спал. А проснулся и начал есть. Ничего не помнил. И после совершенно нормальный был. Думали, что у него будет умственная отсталость. И сначала казалось, что это так. Но он просто за год отстал от своих ребят. Через год уже ничего не заметно было.
А почему мать в траву падала, она так рассказывала.
— Кошу я, а сама молитву читаю. В траву и не гляжу. Вдруг в траве свет мелькнул.
— Иди сюда, — позвал голос.
Я упала. А там маленькая Пресвятая Богородица. Она говорит
— Послушай меня, — говорит, — ты так усердно молишься, что мне за тебя радостно. Только вот ошибок в молитвах постарайся не допускать.
И начала рассказывать, когда я и где ошибалась. Я с ней соглашаюсь:
— Да, матушка! Да, матушка!
-Но молитва Господня его спасла. Беги, он проснулся, — так ласково сказала, что я все сразу поняла и побежала к нему.
Вот какая история. Только не пойму, почему Богородица была такая маленькая. Но мать всю жизнь эту молитву читала. Я, видя такое чудо, крепко в Бога поверила. И тоже молитву читаю. Она достала из кармана, своего хорошего костюма маленькие четки. Они были потерты долгим перебиранием.
— И вы всегда молитву эту читайте! — закончила женщина.
Глава 6
Со смертью рядом
Предисловие
Я встречал тех, кто говорил — я смерти не боюсь! Но, как правило, после беседы, каждый раз убеждался, что боится. Не смерти, так Суда. Не суда, так осуждения. И даже при самой твердой вере в будущую загробную жизнь страх остается. Другое дело, что я встречал и тех, кто смерти хотел. Хотели для избавления от мук жизни, но и такие, как правило, боялись смерти. Страх жизни у них преодолевал страх смерти. И даже наоборот: страх смерти преодолевал жизнь. Это как загнанный в угол зверь кидается на превосходящего его противника, не боясь ни смерти, ни боли. Так и люди порой кидаются в смерть из страха перед ней. Однако, это тема другой книги, которую пока трогать не буду. В этой же трону то, что рядом со смертью, что входит в состав её и правила. Опять можно было рассказать десятки других случаев, но я выбрал только те, которые явно показывают промысел Божий, и его милосердие к людям. Уходящий в мир иной, особо окружен заботою Бога. И забота эта распространена и на окружающих. Порой даже больше на окружающих, чтобы уберечь, возможно, их спокойствие, чтобы им дать все возможности достойно встретить смерть близкого и достойно проводить его.
Не клади трубку…
Подошли к дому мы вместе. Огромный полковник вежливо пропустил меня вперёд. Однако, когда вошли в дом, родственники меня как будто не заметили — все бросились к нему, плакали и обнимались. Он всех утешал, но сам тоже заплакал. Отпевание прошло спокойно, все усердно молились и полковник, стоя здесь со свечей, тоже молился усердно и казалось привычно.
Она приехала на следующий день. Мы разговаривали о делах.
— А кто этот полковник? — спросил я.
— Да это брат мой. Он старший у нас и очень любил отца. Они вместе все в доме сделали. А потом брат уехал в военное училище поступать. Вот теперь -полковник. Да, батюшка, чудо — то, какое с ним произошло. Он ведь служит в Сибири. Был на каких-то учениях. Так вот он рассказывал вчера, что прямо на учениях он вдруг услышал громкий голос отца: «Позвони домой». Брат говорит, что он даже напугался. Но голос был такой явный, что я сразу нестерпимо захотел позвонить. С полигона не позвонишь. Так он сел на вертолет и в часть полетел. Прилетает, и к телефону. Номер набрал. А я у отца в гостях как раз была. Отец-то здоровый у нас был, да и не старый — только за шестьдесят перевалило. И вдруг — сердце. Он упал. Мы его в дом внесли. За врачом послали. А он умирает. В это время телефон звонит. Я трубку взяла, а это — брат.
Что с отцом? – спрашивает он
Подожди, не клади трубку, он сейчас умрет! – отвечаю я – все, умер.
Брат сразу бросился в дорогу и вошёл в дом прямо перед отпеванием. Если бы он не позвонил, то ни как бы не мог успеть. А вот кто ему подсказал, о том что нужно позвонить-?
Через сорок дней.
— Слушай, батюшка, что я расскажу. На той неделе мать-то у меня что учудила.
Мать у неё была давно больна, не физически, а, как говорится, душевно. Она все говорила и кое-что даже делала, но иногда голова у неё «отключалась», и она начинала чудить. То из дома убежит, то ерунду разную делает. Да что говорить: человек старый, моложе, и то с ума сходят. Но, что удивительно, она все время молилась. Так, своими словами, но старательно.
— Вдруг — продолжала она — мать то встала и подошла к двери, открыла её и как будто пропускает кого. Здоровается со всеми. А называет одних покойников. Я стою, наблюдаю, ну думаю: опять чудит. А она их все пропускает.
— Что мать, — решила я ей подыграть и говорю, — гости к тебе?
— Да! — отвечает.
— А кто пришёл?
И мать начала перечислять:
— Там и отец мой, и бабка с дедом, и других много.
Я опять думаю: все покойники.
А она вдруг племянницу называет.
— А почему ты ее-то называешь, она ведь живая, — говорю я. — Племянница далеко живет.
— Да что ты! Вот же стоит!
Я махнула рукой, обиделась и в кухню ушла. А она в комнату их пропустила, и все беседует с ними.
— Соберусь, соберусь — услышала я слова мамы и спрашиваю:
— Куда ты соберёшься? — Надоело мне, что она убегает, поэтому и спрашиваю.
— Пора умирать, велят собираться.
Я и давай её спрашивать, что они говорят. Мне-то не видно никого, а она разговаривает. Я даже села и записала коротко, ее слова. Больно странно было. Она говорит, что они ей сказали, что через сорок дней она умрет, а пока надо помолиться и все сделать. Я, конечно, посмеялась. А вчера-то, батюшка, письмо пришло, с Урала. Оказывается, племянница-то умерла. Они меня не приглашали, знали, что денег нет. Но когда к матери-то все «пришли», ее уже не было в живых. Так, может быть, и правда — были у мамы «гости».
— Может и правда, — ответил я. — Давай, все сделаем, что нужно.
Мы причастили её мать. Она заказала молебен о здравии. Мать умерла ровно на сороковой день, от того, как они к ней «приходили». Дочь ее принесла тот листочек, на котором записала разговор, и дату поставила. Ровно на сороковой день.
Бог всё устроил
Сейчас я вам что-то, батюшка, расскажу. Двадцать лет никому не рассказывала. Как врач тогда сказал, чтобы молчала, я и молчала. На родах дело было. Носила я тяжело, и поэтому врачи решили, что рожать отправят меня в областную больницу. А пришлось срочно на скорой отправлять. Привезли и сразу на стол. Здесь я и умерла. Да, вот так — просто. Только вижу, что смотрю на все сверху, как бы, с потолка. И ни чувств никаких, ни интереса. Просто смотрю. Они меня колют, трясут. Врач сестре говорит, чтобы бежала за… и какое-то лекарство назвал. Она побежала за лекарством в другую комнату, а я опять вижу. Даже сейф голубой вижу. Она открыла и обратно в операционную бегом. Мне укол прямо в грудь сделали. Даже электрошок попробовали. Первое чувство у меня появилось, когда, врач сказал слово «всё,» они подвезли каталку, и так неаккуратно бросили меня. Ну, думаю, как мертвую бросают. Они взяли каталку и повезли в какую-то комнату. Из кафеля. Она специально для мертвых. Врач велел, чтобы утром в морг отвезли. Стоит каталка в комнате, а я при ней, но опять как бы сверху на себя смотрю. И так мне спокойно и хорошо. Тихо как-то. Вдруг, я как вспомню, что у меня сын родился. Я сама видела, как его понесли, а он ротик открывал.
— Господи, как же он без меня? — закричала я и полетела. Вот тот туннель, как все описывают. Потом свет. Потом, красота, какая- то, и он передо мною — Иисус. А я о сыне кричу. Прямо в ноги к Нему и кричу, сын там, сын. Он посмотрел так ласково и говорит: «Хорошо, иди». И я куда-то падать начала и в своем теле оказалась. А тело все исколото, измято, страшно болит. Разрывы были, а они ведь после родов ничего не сделали. И я уже от боли, как заору. Они прибежали. Глазам своим не верят. Я ору, они меня опять в операционную. Наркоз и давай все доделывать. Когда я очнулась, и немного пришла в себя, дня через два, врач и говорит:
— Как же так? Ты же умерла! У тебя ни пульса, ни дыхания не было. Ты знаешь, сколько в мертвецкой простояла? Четыре часа!
— Бог меня вернул, — отвечаю. А он не верит. Я ему давай все рассказывать. Он не верил, пока я ему не рассказала, как сестра за лекарством бегала, и где сейф в комнате стоит, и какого он цвета, и даже, где лекарство лежало. А он говорит, что ни в какого Бога не верит:
— Но ты рассказала все правильно, это удивительно и непонятно. Я попробую тебе поверить, но прошу тебя никому не рассказывать, а то тебя в психушку упекут.
— Вот я двадцать лет и не рассказывала. А вы мне верите?
Я ей верил, и верил еще и потому, что слышал такую историю, там даже интереснее было.
Нина умирала на родах три раза. Все было очень похоже. Врач три раза принимала роды у нее одна и та же. После первого раза она рассказала врачу, как Бога видела, и как он ей говорил, что рано она умерла, надо еще детей нарожать, и отправил обратно — и та поверила. После второго раза врач долго расспрашивала её. И удивилась, что еще раз рожать Бог велел.
— Как же это можно, что Он от тебя требует. Тебе же противопоказано это, видишь — ты каждый раз умираешь.
Но в третий раз врач говорит:
— Запоминай там все хорошенько. Может, и про меня чего-нибудь спросишь.
Нина, говорит, что всю шею там искрутила, по сторонам глядя, когда Бог с ней разговаривал.
— Теперь, давай, воспитывай! — сказал и опять отпустил.
Но, когда муж у меня через пол года умер, я обиделась на Бога. Думаю, как же так, детей нарожать заставил, а сам мужа забрал. А через год я опять замуж вышла, взял один. Да такой хороший оказался. Вот и поняла, что Бог одного не отпустил, но послал хорошего.
Нина была большой и талантливый руководитель. Однако муж у неё, хоть и старше её оказался, но был заботливый и внимательный. Как женился, с работы заставил уйти, и жила она, как сыр в масле. Вот как Господь всё устроил. А с врачом они на всю жизнь подругами остались. И связывала их тайна.
Ангелы
Первый раз мы встретились с ним на дороге. Я , как обычно голосовал на дороге, а он ехал на своем КАМАЗе. Веселый, слегка ироничный он жаловался на жизнь, на руководителей, на бестолковых людей, на вороватых компаньонов. В общем – стандартный набор сетования. Впрочем при этом он был бодрый и нацеленный на активную деятельность. Это в нем подкупало и желание поближе познакомиться заставляло разговаривать и слушать его продолжительные монологи. Попытка определить на сколько, он религиозен ни к чему не привела, так как он уходил от этой темы. И скорей казался совершенно неверующим, чем верующим. В общем такой «интеллигентный» сарказм замешанный на техническом образовании о « опыте « жизни».